Юсуф поворачивается ко мне, его лицо печально.

— Ты поговоришь с Нисар, дочка?

— Конечно. Она всё подпишет, обещаю.

— Ну, тогда можно считать, что дело улажено, — Фарид встаёт. — Пойду, переговорю с адвокатами Тураева.

— Хорошо. Иди.

Фарид уходит. А Юсуф опять вздыхает. Стул под ним жалостливо скрипит.

— Заир уже зафрахтовал спецрейс для перевозки дочери в Москву.

Опускаю глаза, боясь, что дядя заметит мои слёзы.

— Когда?

— Завтра.

Мысль, не дающая мне покоя последние сутки, формируется окончательно, и я отбрасываю сомнения.

— Дядя Юсуф, вы можете кое-что сделать для меня? Это важно.

— Конечно, дочка. Говори.

Я выкладываю Юсуфу свою просьбу. Он удивляется, но без разговоров соглашается помочь мне.

— Только пусть это будет между нами.

— Я понял тебя, дочка. Сделаем.

**

Попрощаться с Асей мне не дали. Тураев вообще никого к ней не подпустил. Мы с Роксаной наблюдали из окна фойе второго этажа, как её на каталке везли к машине скорой помощи. Следом шёл Заир. Его сопровождала Марина. Зотов, Евгений и Игорь уже ждали их у другой машины.

Роксана тихо рыдала в платок, который был уже насквозь мокрым. Я стояла с ней плечом к плечу с совершенно сухими глазами.

Когда всех уже погрузили в машины, Заир обернулся и посмотрел в нашу сторону. Не уверена, что он нас видел, но я качнула ему головой на прощание. Заир не ответил. Сел в авто, и кортеж двинулся в путь.

— Ты ведь любишь его, да?

Я не удивляюсь вопросу тётки. Я уже ничему не удивляюсь, если честно. Когда ты теряешь самое дорогое в жизни, тебя на самом деле трудно чем-то удивить. Потому, что твоя душа замирает. Леденеет. Перестаёт чувствовать, реагировать. Она не умирает, нет. Она просто впадает в зимнюю спячку. Но я знаю, что это не навсегда. Надо просто дождаться весны. Жить и ждать оттепели.

— Линара… — Роксана осторожно дёргает меня за рукав. — Я не против, если что.

Обнимаю Роксану за плечи, продолжая пустыми глазами смотреть на осенний пейзаж за окном.

— Пойдёмте, тётя. У Нисар скоро процедуры.

И мы с ней вместе медленно идём по коридору, деля друг с другом чувство потери, с которым нам теперь жить. Но мы выдержим. Мы семья.

.

Я соберу в букет свои потери,

Поставлю в вазу, буду любоваться,

Дожди прольют, в окно забьют метели,

Капели прозвенят, и лето вновь настанет,

Цветы потерь всё также будут свежи,

И через год, и даже через двадцать…

— Привет, сестрёнка. Это тебе, очередная посылка, — кидаю ей на колени пачку изрисованных детскими каракулями разномастных листов. — Прими и одобри каждый, с меня требуют твоих оценок и комментариев.

— Я скоро выставку детского рисунка открою. Смогу всю стену в отделении обклеить ими, как обоями.

Нисар смеётся, рассматривая творчество наших десятиюродных племянников и племянниц.

— Ну, так в чём дело? Вперёд! — подхватываю я. — Дети просто полны энтузиазма.

— И всё же, поумерь их пыл.

— Потерпи, скоро весенние каникулы заканчиваются, тогда и выдохнешь.

Присаживаюсь рядом на нагретую скамейку, под колышущиеся ветки цветущей магнолии.

Вокруг весна бушует, солнце, как сдурело — обливает всё вокруг жаром и невозможным сиянием. Без тёмных очков на улице находиться просто невозможно — ослепнешь сразу. Но Нисар это, кажется, ничуть не смущает. Запрокинув голову, она щурится на солнце, словно довольная кошка. Уточнение: потрёпанная, истощённая и, всё же, довольная кошка.

— Ну, как ты? — спрашиваю сестру.

— Хорошо.

Недоверчиво смотрю на её синюшный цвет лица. Следы от пластических операций ещё заметны. Кожа нездоровая, сухая, истончённая. От прежней Нисар мало что осталось, как внешне, так и внутренне. Вот, говорят, люди не меняются. Может, сами они и не меняются, но их меняют обстоятельства, это факт.

— Нет, правда хорошо, — уверяет меня сестра, замечая мой пристальный взгляд. — У нас тут новый доктор недавно объявился. Взялся за меня всерьёз. Говорит, будет по мне вторую диссертацию писать.

— Такой умничка?

— Лучше спроси: «Такой красафчик?»

— Да ладно, правда что ли? — я, шутливо хлопая её по плечу.

— У него методика своя. На мне хочет испробовать. Я уже согласие ему дала.

— А кольцо? Нет-нет, сначала кольцо, потом методика.

Смеёмся. Вижу, что Нисар искренна в своём веселье. Это хороший признак, ибо, мы уже и не надеялись на благоприятный исход, настолько болезненно и тяжело проходило её лечение.

— Ты действительно уже лучше выглядишь.

— Леонид сказал…

— Леонид?

— Ну, доктор Леонид. Тут его фамилию никто выговорить не может, поэтому, просто «доктор Леонид».

— Ну, и?

— Сказал, что самое трудное позади. «Перевалили через гору», как он выразился. Теперь процесс ускорится.

— Это замечательно, сестрёнка.

Беру её за руку, крепко сжимаю.

— Выздоравливай скорей, а то Юсуф уже весь в нетерпении. Ходит неотступно за Роксаной, растопырив перья, токует, как старый толстый тетерев.

Нисар заливается смехом, представляя себе эту картину.

— Как у них?

— Всё хорошо. Все только тебя ждут, что б свадьбу сыграть.

— Я постараюсь. Ради них.

Нисар откидывается на спинку лавочки, снова подставляет лицо весенним лучам. На её губах играет таинственная улыбка.

— Знаешь, я так странно себя чувствую. Мне так многое хочется тебе рассказать. Именно тебе.

— Что ж, начинай. Нам давно пора поговорить.

— Это будет тяжёлая исповедь, не одного дня, Линара. Может, ты и не захочешь её слушать. Но, Леонид сказал, что я должна поделиться с кем-то, кого сама выберу. Я выбрала тебя, уж прости.

— После того, что мы с тобой пережили, я не удивляюсь твоему выбору. И готова тебя выслушать, сестра.

..

Я хожу к ней уже четвёртый день. Как психолог. Или, как священник у христиан. И слушаю, слушаю…

Иногда меня жуть берёт от её откровений. Я даже в какой-то момент сон потеряла. Но, в итоге, Нисар на моих глазах стала оживать. Словно я вытягиваю из неё яд, которым она была пропитана много лет, и тут же дотла сжигаю его своим участием и сопереживанием. В исповедях всё-таки есть свой смысл. Облегчить душу, очиститься, так это называется? Да, душа порой требует очищения. Просто вопиет о ней.

— Расскажи, что на самом деле тогда произошло между тобой и Мансуровым? — однажды спрашиваю я.

Нисар долго молчит. Но я терпеливо жду. Жду именно этого момента, к которому я неустанно подталкивала Нисар всё это время.

— Предыстория всё та же, — начинает она. — День рождения у Раиски. Только вместо випки я очнулась в каком-то притоне. В одной лишь замызганной футболке с чужого плеча, без трусов, зато с жутким токсикозом и неизвестно чьей спермой на ляжках. Лежу на полу, на коврике, трясусь вся, а Мансуров с гаденькой улыбочкой передо мной на диване вискарь попивает, на телефоне фотки разглядывает. Потом мне под нос их сует, листает и комментирует: «Это Вы с Казиком. А это с Витьком. А… этого я не знаю, как зовут, но здесь он уже на второй заход пошел. Как думаете, госпожа Тураева, пятьдесят кусков зеленых за всю коллекцию не слишком скромно? Можно по частям. Деньги на счет — фотка в корзину, гарантированно. Иначе господин Тураев будет иметь эксклюзивный набор поздравительных открыток пикантного содержания».

— Господи, Нисар… — я хватаюсь за сердце.

— Честно, меня тогда так крутило, что все равно на фотки было. Я весь коврик под собой облевала.

— Как ты вырвалась оттуда?

— Всё тот же Мансуров. Я же теперь для него дойной коровой стала, а за скотиной ухаживать принято. Умыл, одел, отвез, высадил за квартал от дома. Проводил без лишних свидетелей.

— Ты заплатила ему?

— Ну, а куда мне было деваться?

— Он удалил фотографии?

Нисар молчит. Перебирает пальцами пояс больничного халата.

— Не знаю. По крайней мере, он отстал от меня. Но, к тому времени, мне уже было не до фотографий: я выяснила, что беременна. И понятия не имела от кого, от мужа, или…