Поздно.

Руки девочки взлетают вверх — она потягивается с хрустом, прогибается в пояснице, отрывая от матраса копчик, изгибается вся, как крепко натянутый лук. При этом её короткая майка высоко задирается, оголяя смуглый живот, аккуратную капельку пупка, и натягивается до предела на острых, конусообразных грудях, торчащих, как заснеженные вершины Гималаев, строго вверх. Они стремятся к солнцу, а оно к ним. Его лучи с упоением играют сейчас на этих сверкающих белизной пиках, ласкают их, целуют, а я им смертельно завидую.

Груди Линары не похожи ни на аккуратные мячики Нисар, ни на тяжелые дойки Марины. Они острые, упругие, дерзкие. Кажется, такая форма называется «пулей». И, да. Эти две пули сейчас бьют контрольным мне прямо в висок. И провалиться мне на месте, но в этот момент я слышу свой раскатистый утробный рык.

А девчонка потихоньку расслабляется, мягко опадает на матрас, и… открывает глаза. Твою ж… Наши взгляды встречаются на бесконечно долгую секунду. Я вязну в этих раскосых нефритовых глазах, будто подсвеченных изнутри, как в патоке. Не могу оторвать себя от них. Я не помню. Не помню, чтобы у неё были такие зелёные глаза. Как я мог не запомнить этого?

— Ведьма… бесова дочь… ненавижу… — шепчу я одними губами.

На что Линара вяло моргает, затем окончательно опускает отяжелевшие веки и переворачивается на другой бок, таща за собой волну густых рыжих волос, располосованных падающей тенью от жалюзи на глубоко-коричневые и медно-красные сверкающие пряди. Они ползут по подушке, переливаются огнём, дразнят, а меня подбрасывает, как припадочного, пока я наблюдаю за этим светопреставлением. Из последних сил борюсь с желанием намотать их на кулак и дернуть так, чтоб искры зелёные из этих бесячих глаз брызнули! Чёртова сука… Чёртовы жалюзи…

На негнущихся ногах подхожу к окну и плотно сдвигаю ламели. Комната погружается в мягкий полумрак. Всё. Кино окончено. Кинщик сдох.

Не помню, как вышел из бунгало, как дошёл до своего коттеджа, в молчаливом сопровождении Жени. Как прошел в свою спальню, ни на кого не глядя, и никому не говоря ни слова, как завалился на кровать, словно срубленный дуб.

Помню сон: мне снятся мандарины. Целая гора ярко-оранжевых мандарин. Я жадно жру их, со злостью впиваясь зубами в нежную мякоть, обливаясь при этом сладким, липким, ароматным соком, давясь, захлёбываясь им. Ненавижу себя, но не могу остановиться: чем больше я ем, тем больше мне хочется…

Просыпаюсь резко, словно от толчка. Сердце колотится, как ненормальное. Мне нельзя спать на левом боку — вечно кошмары снятся. Тихонько перекатываюсь на спину, смотрю на Аську. Уже ворочается, значит, скоро тоже проснётся. Который час? В любом случае, пора вставать, поскольку солнце на закат пошло.

Сползаю с кровати, тащу себя в душ. Голова, словно ватой набита. Мои внутренние часы не просто сбились, они идут в обратном направлении. Не люблю это состояние, чувствую себя дезориентированной, разбитой. А главное, я не знаю, когда приду в норму. Этого никто не знает, увы.

Вода приятно освежает кожу. А теплый ветерок, беспрепятственно гуляющий по внутренностям нашей, так называемой, туалетной зоны, еще больше бодрит. Интересно, кому пришла в голову столь гениальная мысль, устроить душевую под открытым небом? Впрочем, у нас дома тоже был летний душ во дворе, но он, скорее, напоминал собой лейку с верёвочкой, прикрытую занавеской, но никак ни это позолоченное произведение сантехнического искусства. А уж белоснежный унитаз во двор поставить даже мысли не было.

Отмахнувшись от закономерного вопроса «а как они обходятся зимой?», выдавливаю шарик шампуня на ладонь, намыливаю волосы и щедро взбиваю пену. Сквозь закрытые веки улавливаю хаотично движущиеся солнечные блики, и что-то ёкает внутри. Я начинаю вспоминать, что мне снилось.

А снился мне тигр, огромный, страшный, с широкими тёмными полосами на бронзовой шкуре. И глаза у него страшные — чёрные и бездонные, полные непонятного для меня посыла. Тигр рычит, утробно, глухо, как лава в жерле вулкана, а меня дрожь пробивает от этого рыка. Зверь подкрадывается ко мне на мягких лапах, готовый наброситься, и я просто умираю от ужаса в этот момент. Хочется бежать, кричать, но я не могу даже взгляд от него отвести, стою покорно и жду своей участи с одной лишь мыслью — скорее бы это случилось, потому что ожидание невыносимо.

И вдруг вижу, что это и не тигр вовсе, а мужчина. Крупный, широкоплечий. Его голый торс и крепкие руки так же рассечены полосами, мощная грудь ходуном ходит, как после долгого бега, словно он преследовал свою добычу, и, наконец, настиг её.

Чёрные волосы незнакомца растрёпаны, угольные глаза дико сверкают, буравят меня насквозь, что-то недоброе плещется в них. Его губы беззвучно шевелятся. Я не понимаю, но нутром чувствую — это угроза. Он мне угрожает. Или предупреждает? О чем? Чтоб не стояла у него на пути, не подходила близко, чтобы даже не смотрела на него, иначе… иначе я нежилец.

**

Я нежилец.

Почему-то эта фраза никак не идёт у меня из головы, застряла занозой и не даёт покоя. Крутится и крутится в мозгу весь вечер…

В глаза мне смотрит чёрный жрец,

И говорит: ты нежилец,

Коль перейдешь дорогу мне,

Сожру тебя, спалю в огне,

В душе углём прожгу рубец,

И сердцу твоему пиздец…

Да я прям Байрон, невесело усмехаюсь, и потягиваю через соломинку сок манго, любуясь с веранды на сумрачные краски наступающей ночи, а заодно прислушиваюсь к тому, как Аська достаёт Евгения, с удобством развалившегося на соседнем шезлонге под мягким светом садового фонаря.

— Смотри, дядь Жень, это Паша, а это Саша! Они мои женихи.

— Как, оба сразу?

— Пока да, потом решу, кто главный.

Смирнов смеётся, косится на меня, а я лишь глаза закатываю.

— А это Лютик с Лидочкой и Зиночкой. А это Чевик, но он с нами недолго дружил. Только до Шакиры.

— До Каширы, — поправляю я машинально, всасывая в рот вместе со сладкой жижей вкус пластиковой трубочки. Морщусь и откидываю соломинку в сторону. Я не в духе, и не могу этого скрыть. Капризничаю, как принцесса, и нервирую тем самым Евгения.

— Лина?

— Мм..?

— Что-то не так?

— Всё так, Жень. Обычный джетлаг, не обращай внимания.

Конечно же, списываю мой псих на смену часовых поясов и несвоевременный сон, но знаю, что вру себе и Жене. Если честно — я не понимаю, что со мной. Какое-то тревожное чувство гложет. Тело словно зудит, мается. Неспокойно мне.

— Может, тебя не устраивает ваш дом?

— Да что ты, Жень! — искренне возмущаюсь я. — Разве такое возможно?

Коттедж шикарен. С бассейном, патио, окнами в пол. Да это просто мечта курортника!

Ключи нам принесли сразу после ужина, и Женя помог заселиться теперь уже в наши собственные апартаменты. Они такие же роскошные, как и его, только больше: с отдельной спальней и гостиной. И туалет с ванной здесь классические, слава Богу.

Пока я устраивалась, раскладывая вещи, выспавшаяся Аська торпедой носилась по двору, обследуя каждую щель, каждый угол, в результате чего притащила живую ящерицу в банке, которую мы успели сфотографировать и назвать Матрицей, прежде чем она от нас удрала, оставив на память свой хвост. Меня всю передёрнуло от отвращения, зато у Аськи глазёнки от восторга чуть не вылезли. Она засунула еще шевелящийся отросток обратно в банку и радостно объявила:

— Этот будет запасной!

С Евгением Аська сдружилась за пять минут, и теперь демонстрировала ему свои фотошедевры, что успела запечатлеть на планшете во время поездки. Вот уже битый час, как она терзает Женьку, однако парень на удивление стойко держится, не проявляя ни грамма нетерпения, и даже наоборот, внимательно рассматривает фотографии и задаёт наводящие вопросы.

— А это Матрица, наша домашняя животная ящерица. Она сейчас где-то здесь бегает. А это её хвост… — продолжает свои комментарии Аська, а меня вдруг пробирает на зевоту, что совсем уже странно.