— Уходи, Нара. Уходи, — шепчу, как заклинание, не в силах отвести от неё взгляд. — Уноси свои ноги, подобру-поздорову. Прошу… Умоляю…

Нара будто слышит меня, вдруг резко спохватывается и бесшумно, невесомо, едва касаясь своими белыми носочками вымощенной дорожки, несётся в дом. Её рыжие волосы плещутся за спиной, словно крылья внезапно встревоженной птицы, на мгновение вспыхивают алым пламенем в освещенном проёме и исчезают. Я слышу щелчок дверного замка, и только тогда выдыхаю.

Ушла. Наконец-то.

Несколько минут пытаюсь унять дрожь в теле, постепенно расслабляя вконец окаменевшие мышцы, и тихо смеюсь сам над собой. Я дурак. Я полный кретин. Ведь чуть не угробил всё.

Поднимаю лицо к небу и с тоской смотрю на Луну.

И много таких идиотов, ты видела за свой долгий век, старуха? Много? Так посмотри ещё на одного. С тебя не убудет.

Сижу на настиле, пытаюсь реанимировать палочку, на которой уже живого места нет от скотча. Фейская пачке (или просто фе́йпачка — пр. Аси), сушится на крючке под зонтом, и больше напоминает теперь потрёпанную штормом рыболовную сеть.

Аська в своём понедельничном купальнике (хотя сегодня среда, но, слава Богу, она об этом не знает), с увлечением таскает морскую воду в неглубокую ямку детским пластиковым ведёрочком, таким крохотным, что заполнять этот грот ей придется неделю. На ней панама, на панаме тиара, кое-как пришпиленная заколками. Вот, что мне нравится в Аське, так это упорство — она никогда не сворачивает с избранного ею пути.

Скотч плавится под солнцем, липнет к чему угодно, только не к тому, чему надо. Очередная попытка выпрямить карандаш, сломанный пополам, и водрузить звезду на место, с треском провалилась. Я вздыхаю.

— Сдаётся мне, Морская Фея из тебя выйдет ну, так себе. Вряд ли такой кривой волшебной палочкой ты сможешь наколдовать что-то путное.

— Если бы дядя Женя на неё не сел, она бы не сломалась.

— А зачем ты её спрятала под его полотенцем?

— Я не прятала, она туда сама потерялась. А дядя Женя нашёл. Ты видела, какой он сразу стал красный-красный? И сказал плохое слово!

— Трудно, знаешь ли, сдержаться, когда с размаху усаживаешься на шипастый шарик размером с грецкий орех, — ворчу я, вспоминая эпизод, когда Евгений с криком подорвался со своего лежака, потирая задницу. Бедняга. Я предложила ему свою помощь, но он отказался, покраснев при этом ещё больше. Если такое вообще возможно.

— Может, просто купим другую? — предлагаю я, отдирая ошмётки скотча от пальцев, но Аська решительно протестует:

— Нет! Нельзя! Эту папа подарил, она волшебная, а другие — нет.

Присматриваюсь к племяннице: ребёнок редко вспоминает об отце, так же, как и о матери. Меня это удивляет, и даже удручает. Мне кажется, что Аська скрывает свои истинные эмоции за этими бесконечными играми в волшебников и фей. Что на самом деле она скучает по семье, ей не хватает родительского участия, поэтому так привязана к этим атрибутам, в виде дурацкого маскарадного костюма, который когда-то преподнёс ей в подарок отец. Может, пора с ней поговорить об этом?

— Ты так сильно скучаешь по папе, котёнок? — начинаю осторожно прощупывать почву, на что Аська пожимает плечами.

— Да нет, он же здесь.

— Здесь? — недоумеваю я. — Где?

— Здесь, — девочка прижимает ладошку к груди, и я вдруг очень ясно понимаю, о чём она. Как просто — он здесь, в её маленьком большом сердце, всегда с ней. Любит, помнит, сопереживает, защищает. Даже, когда его нет рядом, он думает о ней, и ребёнок это чувствует.

Я ведь тоже когда-то чувствовала подобное, но однажды потеряла свой дар. Нет, не так. Я добровольно отказалась от него, вытравила из себя, заперла пустое сердце на крепкий замок, и выбросила ключ. Это случилось в тот день, когда я поняла, что отец оставил меня навсегда.

На мои глаза наворачиваются слёзы, а нижняя губа начинает предательски дрожать.

— Ась… иди ко мне, Ась, — крепко обнимаю её маленькое, горячее от солнца тельце, прижимаю к себе, как самое дорогое сокровище на свете.

Эта девочка у меня теперь тоже ЗДЕСЬ, с левой стороны груди. Пришла, взмахнула своим кривым карандашом, и моё сердце, не спрашивая, распахнулось настежь, впуская её в себя. Люблю, люблю эту малышку всей душой. Как только я жила, не зная её? И ведь могла так и не узнать. Или узнать слишком поздно, когда бы она уже растеряла свою чистоту и искренность, присущую только детям.

— Тёть Лин, ты чего?

— Ничего, милая. Постой так минуточку, погрей меня.

— А ты замёрзла разве?

— Как ледышка. Но ты оттаяла меня.

Мой отец не был сильной личностью. Как младший брат, он всегда находился в тени дяди Шамиля. Вот, кто был настоящей опорой рода Загитовых — жёсткий, напористый, умный, хваткий. А Эльшад… Отец любил море. И мою мать. Когда маму забрала болезнь, отец ушел в море и не вернулся.

«Он был слаб».

Вот, как о нём говорили на похоронах, шушукаясь по углам. А я не понимала смысла этих слов, мне до рези в глазах было обидно за него. Почему слаб? Я ведь видела, каким папа был сильным, когда одновременно поднимал нас с мамой на руки и кружил по комнате, когда ловко правил парусной лодкой, перехватывая толстенные тросы одной рукой. А еще он был добр. Щедр. Великодушен. Терпелив. Много знал. Многое умел. Отлично готовил долму и холодный чай. Любил смеяться. Любил меня. Любил маму…

Он настолько сильно любил маму, что не смог без неё. Настолько сильно, что ушёл за ней, оставил меня одну в этом мире.

Имею ли я право осуждать отца и сожалеть, что не стала тем якорем, который удержал бы его в этой жизни? Наверное, нет. Но я осуждаю. И сожалею. До сих пор сожалею. Но главное моё сожаление в понимании того, что мой отец действительно, оказался слабым человеком.

Я не спрашиваю Аську про Нисар. Возможно, потому, что боюсь услышать ответ, который мне не понравится. А может, я поняла, что мне пора остановиться у той грани, за которую не следует заходить из простого чувства самосохранения. Слишком близко я подошла к ней, а это чревато.

Они семья: мать, отец, дочь. А кто я? Чёрная овца, выдворенная из дома. Пария, о которой никто из многочисленной родни за все шесть лет так ни разу и не вспомнил. Для всех я отщепенка, ступившая на кривую дорожку, загубившая свою репутацию на корню. Никчёмная дочь слабого отца. Я не вписываюсь в их стройную схему успешных и благополучных. Правда, как выяснилось, не настолько уж и благополучных. Но, я уверена, ради Нисар семья встанет плечом к плечу, а вот ради меня никто и пальцем не пошевелит.

Когда я отыграю свою роль, когда объявится Нисар, и они с Заиром решат свои проблемы, я потеряю Асю навсегда. Как я буду с этим жить дальше?

На самом деле, не важно — как. Главное, что буду жить. Я не буду слабой, как мой отец, я выдержу.

— Ой, тёть Лин, пусти скорей, у меня там вода опять сбежала!

Аська вырывается и несётся со своим ведром к морю, чтобы снова наполнить опустевший грот. А я хлюпаю носом, и с решительным видом берусь за дело: я отремонтирую этот чёртов карандаш. Чего бы мне это не стоило.

Евгений, наконец, появляется с нашими напитками, за которыми отправился с полчаса назад.

— Дамы? Ваш посланник вернулся с дарами. Вам, миледи, безалкогольный мохито, как и заказывали, а Вам, прекраснейшая из фей, двойной молочный с шоколадной крошкой. Всё правильно?

— Да!

— Спасибо, Жень.

Я откровенно любуюсь Евгением: высокий, атлетически-сложенный, уже успевший подзагореть. Его пляжные шорты интригующе-низко сидят на бёдрах, открывая взору такие рельефы, мимо которых ни одна женщина не пройдёт, не воздав им должное. И даже здесь, на мелководном пляже, выделенном специально для детей, я замечаю, как моего спутника внимательно изучают молодые мамочки, и даже не очень молодые бабушки, и, честное слово, я их не виню: тут действительно есть на что посмотреть.