Смотрим в глаза друг другу. Оба дышим тяжело, натужно. Оба злы и нетерпеливы, оба жаждем крови и друг друга. И оба понимаем, что нельзя. Его сумасшедший чёрный взгляд словно кожу с моей души сдирает, а я отвечаю ему тем же. Мы сейчас равны. И оба это знаем.

— Я сказал: не смей заигрывать с парнем!

— С кем мне заигрывать не тебе решать, — дёргаюсь в его руках. — Иди к Марине, ей команды раздавай, а меня не трогай — не твоё!

Моя спина и затылок снова ударяются о доски. А мне от этой боли только слаще. Хочу его эмоций. Питаюсь ими, как вампир. Ещё хочу. Ещё!

— Не дерзи мне, Нара. Я ведь здесь камня на камне не оставлю, если доведёшь меня.

Мои щёки горят, глаза пылают. Знаю, что с огнём играю, и всё же не могу остановиться. Огонь во мне самой бушует так ярко, что спалить способен всё вокруг и нас обоих.

— Скажи честно, Заир, чего ты хочешь? Чего добиваешься? — набрасываюсь я на него, шипя в лицо. — У тебя же есть, кого трахать! От меня-то что тебе нужно, а?! Ну? Чего молчишь?

Молчит он долго. А потом подушечкой большого пальца вдруг с нажимом касается моих губ, и, сминая, мазком проходится по ним по всей длине. А после смотрит на палец. Я тоже смотрю. На нём остатки моей красной губной помады. Я совсем забыла, что у меня губы накрашены. В недоумении поднимаю взгляд. И что?

А Тураев, не спуская с меня глаз, высовывает язык и медленно облизывает свой палец снизу доверху, съедая краску. Губа его дёргается, обнажая крепкие зубы, ноздри раздуваются. Зверь смотрит на меня из чёрной черноты.

— Я хочу, чтобы ты больше не красила губы, — наклоняясь, тихо рокочет он мне в самое ухо, а я едва не бьюсь в конвульсиях оргазма, готового накрыть меня от той дрожи, что вливается сейчас в меня с его голосом, его запахом, его ничем не прикрытым желанием, что камнем упирается мне в живот. А я непроизвольно трусь об него, мои бёдра сами толкаются навстречу. Ещё немного, и я сама запрыгну на Заира.

Пугаюсь своей реакции на этого человека-зверя, потому, что с ним я становлюсь такой же дикой и необузданной. Чего мне ожидать от себя такой? Я не знаю. И мне страшно.

— Ты сумасшедший…

Со всей силы отталкиваю Заира от себя и убегаю. И ещё долго слышу за спиной его грудной, низкий смех, летящий вслед за мной.

Мы с Мариной лежим в тени на шезлонгах. Я лениво потягиваю сок через соломинку. Марина, в откровенном красном купальнике, уже минут двадцать щёлкает камерой, делая сэлфи с разных ракурсов, и тут же выставляя их в инстаграм.

— Меня не снимай, — предупреждаю я.

— Ну, почему?

— Я сказал!

— Ладно, я только себя.

— Что за мания? Не девочка уже, — ворчу недовольно, на что Марина спокойно отвечает:

— «Мы в ответе за тех, кого приручили». Слышал такое? А мои подписчики каждый день ждут чего-то новенького от меня. А потом, скоро открытие на Пушкинской. Реклама не помешает.

Фыркаю.

— Пушкин и бутик женского белья как-то не вяжется.

— Ты просто Пушкина плохо знал. Тот еще был затейник, — парирует Марина, и я не могу не улыбнуться ей на это.

Я разговариваю с Мариной, шучу, ворчу, но мой взгляд, спрятанный за тёмными очками, неотступно следует за Линарой — Янтарной девочкой с прозрачными зелёными глазами. Она всё в том же своём бирюзовом купальнике, который так идёт к её загару и рыжим волосам, сейчас высоко собранным на макушке в небрежный узел. Эта причёска напоминает мне кактус, с торчащими во все стороны иголками. Но её чертовски красит эта небрежность, этот шарм, придающий налёт невинности и беззащитности. Но Линара ни то, и ни другое. Я это уже понял и принял. И даже рад тому, что она может за себя постоять, несмотря на свою внешнюю хрупкость.

Мне нравится с ней спорить, раздражать, злить, дразнить. И приручать. И наблюдать, как она заводится, как возбуждается от моей близости, как глаза её начинают гореть неистовым зелёным пламенем, похожим цветом в тот момент на лёд Байкала. Девочка-огонь. Девочка-русалка. Многогранная и уникальная, непредсказуемая и несгибаемая. Красивая…

Разве такие бывают в реальности, а, Тураев? Может, всё это мираж? Обман?

Так не попробуешь — не поймёшь, — убеждаю сам себя.

А попробовав, отпустишь? — вопрошаю тут же снова.

Да кто ж его знает? Жизнь покажет.

В последнее время диалоги Меня со Мной уже стали нормой. С одной стороны — разумный, ответственный, думающий о будущем «Я», с другой — такой, какой есть. И второй, похоже, берёт верх над первым.

Линара легко и грациозно выходит из бассейна, сверкая бриллиантовыми каплями на смуглой коже. Неторопливо подходит к Тахиру, который угодливо протягивает ей полотенце. Они о чём-то переговариваются. Линара смеётся, прикасаясь мягкой тканью к груди, к шее, к животу, к бёдрам… Идёт дальше. Тахир смотрит вслед на её голую спину, опускает глаза ниже, на подвижную попку, где через мокрую ткань крохотных трусиков темнеет манящая щель между ягодицами, и снова поднимает глаза. Рассеянно потирает подбородок. Дёргает кадыком. Облизывается. Парень даже не отдаёт себе отчёта, насколько сейчас выглядит озабоченным козлом. Козёл…

— Что ты сказал?

— Ничего.

— Слушай, мы сможем вылететь завтра? Я тут рейсы смотрю.

— А это вряд ли, — я ёрзаю на лежаке, тру ладонью грудь, живот, разминаю шею, пытаясь как-то отделаться от чувства досады, с новой силой охватившей меня. — Когда Зотов даст отмашку, тогда и полетим.

Марина протягивает руку, гладит моё предплечье. Сейчас уламывать начнёт, бляяядь…

— У «Виктории» в субботу показ. Я не хотела бы пропустить его.

Еле сдерживаюсь, чтобы не вспылить.

— Ну, так, в чём проблема? Лети завтра.

— А ты?

— Марина, этот «чирей» надо выдавить до конца. Чтобы больше не воспалялся.

Марина лупит меня ладошкой.

— Фу, Заир, ну что ты такое несёшь!

А я тихо злорадствую, удивляясь собственной вредности. Шумно всасываю через трубочку остатки сока и кошусь на ширму, где переодевается русалка. Что-то долго она там. И Тахира не видать. Братик снова решил с сестричкой пошалить? Что, выволочка моя не подействовала? Ну-ну, ребятки, сейчас я вас обломаю.

— Ася! — ору я. — Иди сюда.

— Что, пап?

— Найди тётю Лину, пусть причешет тебя.

Марина тут же спохватывается:

— Давай я, — и уже лезет за сумкой. Но я упираюсь.

— Нет, пусть Линара позаботится. Иди, детка, — подталкиваю Аську. — А то у тебя совсем волосики растрепались.

— Тёть Лина!! — доча убегает, сверкая розовыми пятками. — Папа сказал позаботиться!

Ну, вот. Уже легче. И настроение, кажется, поднимается.

— Ну, почему, Заир? — дуется на меня Марина.

Я встаю с шезлонга, потягиваюсь, играя мышцами, шлёпаю по животу резинкой от трусов.

— Пойдём лучше поплаваем.

— Ты же знаешь, я не плаваю.

Я и не жду, что она пойдёт. Ей вообще морская вода противопоказана. И солнце. И свежий воздух. И нормальная, вкусная еда. Какая-то рафинированная женщина, способная жить только под искусственным освещением, дышать кондиционированным воздухом и питаться пророщенными злаками. Почему-то именно сейчас меня это начинает жутко раздражать.

Спустившись с пьедестала, на котором рядком установлены шезлонги, разбегаюсь и со всей дури плюхаюсь в неправдоподобно голубую гладь, вздымая вверх столб брызг. Потом гребу, что есть сил, отфыркиваясь, как тюлень. Делаю сразу пять-шесть кругов, чтобы успокоиться и разогнать не проходящую злость, зудом досаждающую мне уже который день. Выдохнувшись, наконец, прибиваюсь к бортику. Вижу, Аська чешет назад, уже с двумя «бубликами» на голове.

— Папа, всё, она позаботилась!

— Где Линара? Что делает?

— Шпотает.

— Что?

— Фейпачку мою шпотает!

— Это даже не по-турецки, — бормочу я, отмахиваясь от желания расспрашивать Аську дальше. — Ладно, прыгай ко мне! — кричу, и дочка, с радостным визгом, летит в мои распростёртые к ней руки. В этот момент я самый счастливый папаша на свете!