— А Заир где был в это время?

— В командировке. То есть, момент был выбран довольно тщательно.

И Женя рассказал мне, каких трудов им стоило найти Асю.

Интересно то, как Нисар преподнесла мне полуправду — подробно, в деталях, очень достоверно. Только вот преследователем был не Мансуров, а её собственный муж. Но кто тогда для неё Мансуров? Оппонент или союзник? Шантажист и вымогатель, или сообщник? Спрашивать напрямую у Смирнова мне не хотелось, потому, что пришлось бы выложить наш разговор с Нисар, а это такая тема… нехорошая, в общем, тема.

— А какова роль Роксаны?

— Роль пособника Нисар. Она обвиняет зятя во всех бедах своей дочери и поливает грязью на каждом шагу, что не мешает ей жить за его счёт.

— За его счёт? — мне захотелось расхохотаться над этим заявлением. — Да у Загитовых денег куры не клюют!

— Когда-то так и было. Но времена изменились. После смерти мужа, Роксана, практически, осталась ни с чем. А пристрастие госпожи Тураевой требует огромных средств.

Всё это ужасно, на самом деле. А ведь я жила все эти годы, ни о чём не догадываясь. И тётя Роксана, в наших редких с ней разговорах по телефону, даже не намекнула о проблемах сестры. Почему?

— Скажи, когда Нисар опять начала принимать наркотики?

— Примерно через год после рождения дочери. Заир пытался с этим бороться, но всё впустую.

Да. Нисар не из тех, кого можно приручить, или подстроить под себя. Она кошка, гуляющая сама по себе и живущая по своим законам. Но на кошку, похоже, накинули поводок. И у кого в руках этот поводок? Не у Сти́ха ли снова?

Ведь когда-то он уже привязывал к себе Нисар наркотиками. Примерная девочка в школе и дома, она отрывалась с Мансуровым по полной, с какой-то отчаянной безрассудностью, и только я была свидетелем её отрыва. Меня эти двое не стеснялись. Я была для них неодушевлённым предметом, бессловесным рабом, стоящим на страже под дверью заброшенного строительного вагончика. Чем они там занимались, я могла догадываться по звериным звукам, издаваемым ими, и дыму столбом, в прямом смысле этого слова.

Из вагончика Стих обычно вываливался первым: раскрасневшийся, весь нараспашку, растрёпанный, взвинченный. Закинув свои клешни мне на плечи, и, придавив всей тяжестью, дышал в лицо таким амбре, что меня с ног сшибало.

— Линарррраа… моя девочка, моя рыжая мышка. Пик-пик… — придуривался он.

— Убери от меня свою морду, Стих, — грубо отпихивала я его, пытаясь увернуться. А он только ржал, скаля крупные зубы.

— Да, ладно, не ломайся. Я же нравлюсь тебе, я знаю, — продолжал теснить меня Рамиль, похабно ухмыляясь. — Ну, скажи, хотела бы со мной поиграть, как твоя сестрица, а? Ты, конечно, не айс, но кое-чему я бы и тебя научил.

— «Пидагог» нашёлся. Руки, Стих, руки! — отскакиваю от него, прикрываясь, как щитом, объёмной сумкой с учебниками.

Рамилю, наконец, надоедает забавляться со мной. Он потягивается, как сытый кот, крякает, разминает широкие плечи и шею. Не стесняясь, чухает свои причиндалы в тесных джинсах. Потом смахивает шлем с ручки «Харлея», и, встряхнув волнистой гривой, натягивает его на голову.

— Ладно, детка, мне пора. Я звякну, — кидает мне вскользь и вальяжно отчаливает, дымя и рыча своей адской машиной.

Прислонясь к дереву, я стараюсь выдворить из лёгких ту вонь, что мне пришлось вдохнуть в себя. Уже темно. Поглядываю на часы. Роксана скоро начнёт трезвонить, искать нас.

Наконец из вагончика выползает Нисар. Движения плавные, заторможенные, глаза горят, на лице улыбка египетской кошки, знающей все тайны мироздания.

— Ну, что, пошли?

Словно она из кафе вышла, а не из притона, облюбованного наркоманами.

— Нисар, — устало вздыхаю я, — ты доиграешься…

— Отвали, дохля. На, сегодня ты поведёшь, — говорит она, и кидает мне ключи от своего скутера. И, конечно же, я их не ловлю, и мне приходится шарить руками в пыльной траве, подсвечивая себе телефоном.

…

— Это Мансуров опять подсадил Нисар на наркотики?

— Возможно, — уклончиво отвечает Евгений.

Ладно. И так всё ясно. А потому перед нами простое уравнение: Нисар плюс Мансуров равно Калугин.

Хм-м… Калугин.

— Слушай, — спохватываюсь я. — А про какие такие документы вы всё время говорите?

— Конфиденциальные.

Тут Смирнов явно не собирается распространяться. А жаль. Это бы пролило свет на многое. Тем не менее, я не сдаюсь:

— Их украла Нисар?

— С большой вероятностью, да.

— Чтобы передать Калугину? Это и есть «обещанное»? Но он спрашивал не про Нисар, а про Мансурова. Значит… Нисар крадёт документы, отдаёт Мансурову, тот отдаёт их Калугину, и?.. Что в документах, Жень?

— Информация.

— Не хочешь говорить? Ну и ладно, — дуюсь я и откусываю печенье, мысленно прокручивая вчерашние события, наше катание на роликах, встречу с Калугиным…

— Слушай, а почему вы решили, что я могла их передать ему? Ты же был тогда со мной на площадке, и видел, что у меня в руках ничего нет: ни сумки, ни папки с бумагами, ничего!

— А это не бумаги вовсе. Это флешка. Маленькая такая флешка в виде рыбки, которую запросто можно сунуть в карман, и при желании незаметно передать.

Печенье вдруг валится у меня из рук. Смотрю тупо на Евгения, и чувствую, как глаза мои расширяются всё больше и больше.

— Флешка… Рыбка… Позолоченная такая, с зелёными глазками!

Женя тоже меняется в лице.

— Ты её видела? Где? Когда? Говори!

В ушах звенеть начинает от волнения.

— Я… сейчас. Сейчас!

Срываюсь со стула, несусь в дом. Женя за мной. Стараясь не шуметь, шарю в шкафу, вытаскиваю Аськин рюкзачок. Перебираю брелоки — их тут гроздь целая. Нет, не найду никак. Внутри всё проваливается куда-то вниз, пальцы дрожат.

— Я же помню, я сюда её прицепила… Ах! Вот! — отрываю рыбку с «мясом» от шнурка, и сую Жене. — Она?

Евгений смотрит на неё, как Джафар на лампу Алладина. Осторожно берёт в руки, надавливает на глаза рыбки каким-то особым способом, и её голова отскакивает, открывая резьбу. Потом отвинчивает её и появляется разъем. Боже! Я в изумлении таращусь то на рыбку без головы, то на Евгения, на лице которого расплывается широкая улыбка.

— Она, — говорит, и вдруг набрасывается на меня, стискивает мои щёки ладонями и целует взасос. А я так опешила, что сопротивляться даже в голову не приходит. А что, я бы тоже ему на шею кинулась на радостях.

— Линара, ты чудо! Я к Зотову! Я быстро!

Смирнов убегает. А звон в моих ушах всё громче и громче. Мне срочно нужна опора, и я прислоняюсь лопатками к стене. Неужели всё? Неужели это конец?

На улице вдруг резко темнеет, и небеса разверзают над нами свои хляби. В открытое французское окно врывается ветер, надувая лёгкие шторы пузырём, а следом за ним несутся секущие струи дождя. Безучастно смотрю, как по полу растекается огромная лужа, и совсем не чувствую холодных брызг, долетающих до моих оголённых плеч и ног. Мне действительно всё равно. Я просто устала.

С трудом отрываю себя от стены и иду в спальню к Аське, закрываю дверь, ложусь с ней рядышком.

— Ну, вот и всё, малышка. Скоро ты поедешь домой. А я научусь жить без тебя.

Кладу ладонь ей на животик, смотрю какое-то время, слушая, как стихия ревёт за окном, и глаза мои сами собой закрываются.

Гуляем по набережной. Марина резвится, как ребёнок, кидая чайкам корм, который они подхватывают на лету. А я на облака смотрю. Не нравится они мне. В ноябре в Анталии уже могут быть шторма и сильные дожди, а Аська грозы боится. Дома я старался по возможности быть рядом, но здесь не дома.

Не дёргайся, Тураев, уговариваю сам себя. Ася не одна. Там Женя, там Линара… Линара. А ведь я уже могу произносить её имя, и, при этом, не гореть желанием пнуть что-нибудь или разбить. Прогресс налицо. Поверил ли я ей? Пятьдесят на пятьдесят. Женщины существа коварные, склонные лгать даже тогда, когда в этом нет нужды. Уж мне ли не знать?