— Имя? Фамилия? Возраст?

— Дай вспомнить: Лина… Линара Эльшадовна Загитова, да, она тоже Загитова, сейчас ей должно быть двадцать четыре, или около того — они с Нисар, в одном классе учились.

Аркадий уже велит кому-то пробить её по базе данных. А я мрачнею всё больше.

— Но ты знаешь, Аркадий. Я бы предпочел, чтобы Аська была сейчас с кем угодно, только не с ней.

— Почему?

— Это она подсадила Нисар на наркотики. Эта рыжая бестия и её дружок-бандит.

Ну, да, я рыжая. Хотя, предпочитаю думать, что я всё-таки шатенка с красноватым отливом, а не просто — тёмно-рыжая смуглянка. У меня и веснушки есть. Не на лице, правда, как полагается, а на спине. Вся спина — сплошная россыпь мелких песчинок. Папа смеялся, помню, называл меня «мой маленький Барханчик». Рассказывал доморощенную легенду, что когда я была совсем крошкой, я уснула на пляже, и проспала так долго, что песок намертво прилип к моей спине и попе. (Про попу, кстати, тоже правда).

Никогда не комплексовала по этому поводу, пока в десять лет не переехала в дом дяди Шамиля. Его жена, тётя Роксана, сочувственно цокала язычком, рассматривая меня после ванны, словно я какая-то редкая зверушка.

— Вся спина, ц-ц-ц, вы только посмотрите, вся спина в этих пятнах! Бедняжка, — кудахтала она, качая головой, и кутала меня в закрытые платья и блузки даже в самую жару. Пока я не выросла, и не начала сама решать, как мне одеваться. Однако комплекс во мне уже успел развиться.

Долго еще после этого я не могла избавиться от него, но я боролась. Уже живя в Москве, записалась в бассейн и, пересиливая себя, надевала купальники с открытой спиной. Сначала казалось, что на меня все смотрят. Потом поняла, что никому нет дела до моих веснушек, да и, вообще — в бассейне и не таких видали.

А волосы я даже не пытаюсь красить. Блонд странно смотрится с моей смугловатой кожей, а черный слишком контрастирует со светлыми глазами — не хочется выглядеть, как вампир. Так что я решила, что мои волосы меня вполне устраивают. Особенно, когда выпрямляю плойкой их лёгкую волнистость и оставляю распущенными.

Но плойки под рукой сейчас нет. Поэтому я быстренько сматываю на затылке тугую гульку, и отворачиваюсь от зеркала придорожной уборной.

— А-ась? Ты как? Может, помощь нужна?

— Нет! Я сама!

Мы долго терпели с ней до очередной остановки, поскольку туалет в междугороднем автобусе я воспринимаю не иначе, как вертикально стоящий гроб — думаю, не надо объяснять, почему. А теперь представьте, что вам еще нужно затащить туда ребёнка. Уточняю: ребёнка в балетной пачке, которую тот категорически отказывается снимать. Ведь пока мы не добрались до моря, мы — «автобусные феи». Как-то так.

— Тётя Лина, я всё. Но я не могу надеть штанишки, — раздаётся жалостливо из-за двери.

Я злорадно ухмыляюсь в зеркало и стряхиваю над раковиной воду с рук:

— А знаешь, почему?

— Ну, тётя Лина, ты обещала!!

— Ха-ха-ха…

Противно смеюсь, изображая Малефисенту, и дёргаю бумажную салфетку с держателя.

— Хорошо, Автобусная Фея, закрыли тему. Выходи, как есть, будем исправлять положение.

— Ну, вот, всё в порядке.

Я оправляю уже слегка обвислые тюлевые оборочки и встаю с колен.

— Ой, тёть Лина, я забыла свою волшебную палочку! — розовая пачка снова исчезает в кабинке со скоростью летающей тарелки, а в дверь туалета опять колотят — кому-то давно приспичило.

— Еще одну минуточкууу, мы забыли палочкууу… — пою я, закатывая глаза.

Наконец выходим из мини-маркета при заправке, и направляемся к своему автобусу. Народ неспешно прогуливается вокруг, разминая ноги после долгого сидения, потягивает кофе, кто-то курит.

Мы в пути уже четыре часа. В принципе, всё идет ровно, если не считать некоторой гиперактивности моей племяшки, которая успела перезнакомиться со всеми пассажирами и сопровождающими их питомцами, каковых было всего два:

Кот Чевик (сокращенно от Че Гевара) вышел со своим хозяином еще в Кашире, а вот мопсу Лютику не так повезло — его путь лежал аж до самого Ельца.

— Ой, смотри, тёть Лин, Лютик без меня гуляет!

Аська срывается через всю заправку к лысой клумбе, где страдающий от ожирения мопс топчется вокруг единственного оставшегося в живых кустика поздних октябрин.

— Только не суй ему в нос свою палочку, а то он снова откусит звезду, а у меня больше нет жвачки, чтобы склеивать её! — успеваю крикнуть вслед.

— Лад… тёть… Ли…!

Бедный Лютик с печальной обреченностью терпит очередной бешеный натиск Аськиной заботы. Его хозяйка, Лидия Эдуардовна («зовите меня Лидочкой, пожалуйста»), тощенькая старушка лет семидесяти, укутанная до бровей в козью шаль, относится к этому действу философски.

— Дети! Они такие непосредственные в этом возрасте, — умилённо вздыхает она, отпуская на всю длину десятиметровый поводок, в котором уже путается и мопс, и Аська.

Как я уже говорила, Лидочка держит путь в Елец, к сестре.

— Лютику зимой в Москве тоскливо, — поясняет она. — Я его всегда везу к Зиночке в это время года. У неё свой дом, прекрасный свежий воздух, корова в сарайчике.

Слово «корова» Лидочка произносит с трепетом, будто речь идет о каком-нибудь доисторическом млекопитающем: «…У неё свой дом, прекрасный свежий воздух, парацератерий в сарайчике…»

— А квартиру сдаю до весны.

— Очень практично, — вежливо отвечаю я, а сама краем глаза кошусь на то, как Аська скармливает мопсу ореховое ассорти, которое я ей купила в буфете. Тот воротит морду, но Ася умеет быть настойчивой, и я в серьёз начинаю опасаться, что у пса может случиться завороток кишок. В дороге это было бы очень некстати.

— Асенька, солнышко, Лютик не любит кешью, он убежденный мясоед, — спасает положение хозяйка. — Мы с тобой позже покормим его паштетом, ладно? О, кажется, зовут в автобус. Давайте, девочки, поторопимся, а то без нас уедут.

— Я помогу тебе, мой хорошенький! — радостно восклицает моя племяшка, хватает мопса под передние лапы, и, пыхтя, тащит в автобус. В глазах Лютика читается вселенская тоска.

Следующая остановка примерно через час. И тут у нас случается… ЛЮБОВЬ.

— Привет! Я Паша.

— Нет, я Паша, а он Саша. Привет!

— А он настоящий?

— А очки тоже настоящие? Ух ты!

— Прям как у Клауса, из «Изгнанника», да же?

— Точняк!

— А дашь примерить?

— А мы тебе во чё дадим!

Надо было видеть Аську в этот момент. Совершенно обалдевшая, она переводит растерянный взгляд с одного лица на другое — абсолютно идентичное, и обратно, и снова обратно. Словно в её руках вдруг каким-то чудом оказались два вкуснейших леденца, и она не знает, какой из них облизать первым — хочется оба, и сразу, да так хочется, что аж слюни текут!

А два близнеца-леденца лет шести, с кудрявыми льняными волосами и невозможно голубыми глазами, красивые, как херувимы, с чисто мальчишеской непосредственностью и энтузиазмом тычут пальцами в Аськин шлем-авиатор.

— А ты в нем на самолёте летала?

— Нас папа только на воздушном шаре катал.

— Летала когда-нибудь на воздушном шаре?

— А? Нет…

Моя Ася потеряла дар речи? Вот это новость!

**

Я сижу рядом с симпатичным, хотя и ничем не примечательным папой близнецов, — вот даже не верится, что он родитель этих красавцев, честно, но его небесно-голубые глаза подтверждают на все сто, что так оно и есть; а наши дети оккупируют сидение впереди нас. Я могу лишь наблюдать их кудрявые макушки, выглядывающие из-за спинок кресел — две совершенно белые и одна чёрная, как смоль. Моя Ася успела расплести косу, распустить волосы по плечам и напялить неизвестно откуда взявшуюся тиару — та еще кокетка, — а её авиатор кочует с одной белокурой головы на другую, примерно через одинаковый промежуток времени.

Дети заняты исключительно собой вот уже пару часов, и больше ни в чьём обществе не нуждаются, слава Богу. Прислушиваясь к их болтовне в пол-уха, я наслаждаюсь долгожданным покоем, и, убаюканная плавным ходом автобуса, лениво веду беседу с Валентином.