Блядь, какие у неё грудки! Упругие, плотненькие, как я и думал. Только на миг прикоснулся торсом, даже не руками, а они словно присосали меня к себе, тыкались своими твёрдыми пимпочками, будто проткнуть хотели. Они ко мне пришли. Они меня хотели. Я знаю, я их чувствовал, даже через слои одежды. А если бы кожа к коже? А если бы…

Тихо рычу от возникшей в моей голове картины, а фантазия несётся вскачь. Я бы протащил эти грудки по своему телу сверху вниз, от горла к паху, а потом прижал бы лицо русалки к животу, крепко, грубо, так, чтобы лишить её воздуха. Чтобы билась в моих тисках, пока я давлю ей на затылок, и слюнявила своим открытым ртом мне пупок, обжигая горячим дыханием кожу. А потом я опустил бы этот рот ещё ниже…

Стону в голос. Рука сама ныряет к члену, хватает восставший ствол и резко дёргает раз, другой, третий… Нара… Нарочка… Что ты творишь со мной, русалка зеленоглазая? Поймаю ведь когда-нибудь, оближу всю с ног до головы. Зароюсь лицом в волосах рыжих, потеряюсь среди грудей тёплых, пропаду в цветке твоём алом, утону в тайне твоей сладкой… Поме́чу, присвою, своей сделаю… Ммм…

Выключаю воду, стою в оглушительной тишине, опершись о стену ладонями, опустив голову, словно усталый конь. Слушаю, как одинокие капли капают с мокрого меня. Смешно и горько. Докатился ты, Тураев. Когда в последний раз рукоблудством занимался? Тебя там баба шикарная ждёт, готовая на всё, а ты тут…

Смахиваю с лица влагу, выхожу, беру полотенце.

Серьёзно. Никогда так ни на одну женщину не реагировал, как на эту рыжуху. Наваждение, какое-то. Колдовство. Ну, ничего. Сейчас Марину на член натяну, и всё пройдёт. Должно пройти.

Уже одетый выхожу во двор. Зотов на вечернем солнышке чаёвничает, развалившись в шезлонге, и роется в своём планшетнике. Хватаю из вазочки сушку и сую в рот. Вот это сервис! Даже обычную русскую сушку в пятизвёздочный отель доставят ради клиента.

— Ну, я пошёл. И не звони.

— Слушай, Заир, — останавливает меня Аркадий, — так ты понял, на что Линара намекала про Нисар с Мансуровым?

— Тут и дурак бы понял. Только сомнительно это. Ведь даже Калугин считает Нару девкой Мансурова.

— Может, и он ошибается?

— Что, все вокруг ошибаются? — развожу руками, раздражаясь всё сильнее.

— Я всё-таки проверю её старые дела в Новороссийске.

— Да хоть запроверяйся, а я сваливаю.

— Идите, господин Тураев, идите. Приятного Вам траха.

— Да пошёл ты…

Вышагиваю по тротуару, и сам над собой измываюсь: Идиот! Кретин! Что у тебя в голове? Ты на кого позарился, о ком фантазируешь, как подросток? О девке Мансурова, которую он таскал по кабакам и тискал в подворотнях, заставляя воровать и дурь толкать, а, может, и ещё чего похлеще?

Вот не верю я, чтобы Мансуров с Нисар мог проделывать такие-же штуки — Шамиль бы не позволил, не проморгал бы дочь. Так что, Нара, обеляй-не обеляй себя, а факты упрямая вещь. Шлюха ты, подстилка Мансуровская, дрочить на тебя — себя не уважать, чтоб тебя…

Шшрррах!!.. И табличка с указателем, прикреплённая к тросточке, отлетает в кусты от удара моего кулака. Не останавливаясь, иду дальше, почти бегу, трясу ушибленной рукой, наслаждаясь болью. Боль это хорошо. Боль это прекрасно. Она отрезвляет. Отвлекает от мыслей всяких ненужных.

В сто первый раз даю себе слово выбросить русалку из головы. И вру себе, что уж этот-то раз будет последним.

**

— Заир! Ну, наконец-то!

Марина лебедем с порога налетает на меня, вся в чём-то пахуче-шёлковом, льнёт своим крупным плавным телом ко мне, виснет на шее, душит.

— Господи, оброс-то как! На дровосека стал похож, — смеётся, гладит меня по волосатым щекам, целует.

Родная такая, знакомая. Вдыхаю в себя её привычный запах, и что-то действительно шевелится внутри. Вот, Заир, вот настоящее, бери и иди по жизни дальше, не оглядываясь. Огненные русалки, невинные шлюхи не для тебя. Хапнул ты по жизни драйва, хватит. Не мальчик уже давно.

Определённо так. Улыбаюсь нарастающей внутри уверенности. Успокаиваюсь и завожусь одновременно.

— Здравствуй, Марина.

Прохожусь ладонью по её светлым волосам, по ходу освобождая из плена незамысловатой заколки. Всматриваюсь в красивое, ухоженное лицо с еле заметным макияжем. Нахожу микроскопические морщинки в уголках глаз, у края губ. Марине под тридцать, но всё еще хороша, и ещё долго хороша будет. И тело роскошное. Какого же ляда тебе нужно, мужик?

Никакого. Всё, что надо, у меня уже есть. По крайней мере, об этом во всю мощь свою орёт мой член, реагируя на то, как Марина трётся об него через шёлк своим лобком, как преданно в глаза заглядывает.

— Голодный? Я тебе лазанью заказала.

— Голодный, — сглатываю. — Нахуй лазанью.

Отцепляю её руки от себя. Толкаю к ближайшему «опорному пункту».

— Поворачивайся.

Нагибаю, задираю юбку. Трусов нет — умница, Марина. Спустив штаны, помогаю себе руками, пристраиваясь к влажной щелки, и без всяких ласк и прелюдий, стартую своим вздутым, до предела, звездолётом по самые яйца. О-о-ох, мать твою!!..

Десять секунд — полёт нормальный…

Я не церемонюсь. Беру жёстко, грубо, с отчаянной потребностью выбить из головы всё, что мне мешает жить, выкорчевать ядовитые плети, что удерживают меня, не дают дышать, не дают двигаться в правильном направлении. Я сильный. Я очень сильный. Мало того, я злой. У меня получится.

Марина только ахает и дёргается от моих яростных ударов, еле удерживаясь за край стола, на котором что-то грохается, звенит и бьётся. Пиздык лазанье.

И тут меня, почему-то смех разбирает. Я едва успеваю выдернуть член и кончаю на задницу Марины, размазывая сперму по её атласной розово-белой коже, без единого пятнышка. Смотрю на всю эту роскошь сверху вниз, дышу, как спринтер на финише, и улыбка постепенно сползает с моего лица.

А где, блядь, звёзды? Где звёзды, я вас спрашиваю?!

Внутри всё опускается и гаснет. Устало хлопаю Марину по ягодице, в знак благодарности, и тащу себя в душ, бубня под нос нечто вроде:

А звёзды далеки как никогда, ведь звездолёт свой посадил ты не-в туда…

М-да. Швах тебе Тураев, раз стихами заговорил. Полный швах.

Лежим в постели. Мой труженик-член, после ещё парочки заходов, наконец-то сыт и доволен, а мозг продолжает пребывать в миноре и меланхолии. Ну, по крайней мере, не грызутся друг с другом, как обычно: у этих двоих, видите ли, непреодолимые разногласия в последнее время, никак к консенсусу не придут, а я страдай. Эх, лучше не думать об этом.

— Как продвигаются дела?

Марина, путаясь в коротких волосах на моей груди, выписывает на ней пальчиком какие-то замысловатые иероглифы. Мне щекотно, словно муха ползает, но смахнуть сил нет. Я дремлю, прикрыв глаза предплечьем, пребывая в полной прострации и бесчувственном оцепенении, долгожданном и желанном.

— Сложно, — выдыхаю с запозданием.

— Нисар так и не объявилась?

— Не-а.

— А как Ася?

— Выросла, — сонно усмехаюсь. — Загорела, чёрная, как головёшка.

— Тётка хорошо за ней присматривает?

— Тётка? хм-м… тётка… — неразборчиво мычу в полусне.

— Ну, Линара, я имею в виду. Как-то видела её фотографию, когда Нисар показывала свой альбом выпускников. Рыженькая такая, смуглая, не очень симпатичная. Полная противоположность сестре.

Молчу. Не хочу говорить о ней. Достала. Но Марина, видимо, решила доконать меня, и продолжает трындеть про Линару.

— Она выглядела замкнутой и нелюдимой, не улыбалась совсем. Словно ей было всё равно, как она выйдет на фото. Странно. Девочки в таком возрасте очень чувствительны к своей внешности. Интересно, какая она сейчас? А? Заир!

— Мм…

— Как выглядит Линара? Я так и не нашла её в соцсетях.

Начинаю недовольно ворочаться. Зря, Марина, ты это делаешь, ой, зря.

— Зачем искала?

— Так просто, хотелось узнать. Времени-то прилично прошло. Так какая она?