– Ты слишком напрягаешь ноги, – сказал ей Акун, – пытаешься удержаться в седле. Это неправильно.

– К вордланам это траханное седло! – со слезами выпалила Руменика. – У меня весь зад огнем горит, утром я не смогу не то что на лошадь сесть, просто встать на ноги!

– Пустяки. У меня есть мазь. Намажешь свои ссадины и мозоли. К утру все пройдет.

Старый милд дал ей тыковку с мазью. Чертыхаясь и проклиная жреца, лошадей, седло и императора, Руменика начала стягивать с себя штаны.

– Ну что, так и будешь пялиться? – осведомилась она у Акуна. – Отвернулся бы, что ли, старый греховодник.

– Больно ты мне нужна, – спокойно ответил Акун, возясь с упряжью своего коня. – Я повидал столько женщин, что ничего нового все равно не увижу. Но если хочешь, я уйду.

– Давно бы так, – проворчала Руменика, наблюдая, как старик направляется к стреноженным неподалеку лошадям. – Всех вас медом не корми, дай только поглазеть на бабий зад. Что молодому, что старому. Все вы одинаковы – и старый варвар, и этот хренов император!

От мази Акуна ссадины и мозоли начало так печь, что Руменика завыла тихонько, на одной ноте, и всерьез подумала – а не пригласить ли старпера, пусть подует. Мысль показалась ей такой забавной, что она захохотала. Акун тут же вернулся.

– Что ты? – спросил он. – Что-то смешное?

«Не хочешь ли подуть?» – подумала Руменика и снова засмеялась, вытирая выступившие на глазах слезы.

– Пожрать чего-нибудь дай. С полудня ничего не ела.

Они поужинали сушеным мясом и овсянкой, легли спать, а наутро Руменика чувствовала себя куда лучше. Мазь оказалась очень действенной, мозоли затвердели, а ссадины зарубцевались, и хоть Руменика всерьез опасалась, как бы на ее ягодицах и бедрах не осталось шрамов, ехать стало легче – только теперь болели с непривычки сведенные ноги. Акун ехал молча, почти не разговаривая с ней, весь обратившись во внимание. Ближе к полудню они спрятались в небольшой рощице, поели и до наступления темноты отсыпались. Вернее, спала Руменика, а старый милд продолжал бодрствовать. Акун, казалось, был выкован из железа.

Руменика понятия не имела, куда они едут. Акун вел ее в обход населенных мест, большей частью какими-то ему одному известными тропами среди лесов и между холмов. На ее расспросы он ничего не отвечал, лишь сказал однажды:

– Я везу тебя, куда надо.

– А куда надо?

– На запад, в Рошир.

– С какого перепугу нам надо ехать в Рошир?

– Надо, значит надо.

– А ты неразговорчив, – Руменика надула губы. – Мог бы хоть из вежливости поддержать разговор.

– Легче тебе от этого не станет. А голоса можно услышать на большом расстоянии.

– В этой глухомани? Везешь меня в какую-то дыру и даже не говоришь, куда. Я ведь, между прочим, не кто-нибудь, а императорская фаворитка. Имел бы уважение.

– Была императорская фаворитка, – меланхолично заметил Акун. – Теперь если нас поймают, тебя в лучшем случае продадут в публичный дом для солдат.

– А тебя?

– А меня казнят, как государственного изменника. Сначала будут бить кнутом, потом вырежут язык, потом выколют глаза, потом отрубят руки и ноги и еще живого посадят на кол, чтобы все видели, как император карает изменников.

– Ух ты! – Руменика поежилась, даже под теплым плащом ей стало вдруг очень холодно. – Пожалуй, нам следует поспешить, чтобы побыстрее добраться до Рошира.

Вторую ночь они провели среди холмов; Акун сказал, что эта местность называется Гвир-Коллаин – Меловые Головы;– потому что холмы состоят из мела. В одном из этих холмов Акун быстро разыскал небольшую пещерку, куда беглецы смогли завести лошадей и спрятались сами. Огонь разводить не стали, поужинали всухомятку.

– Долго нам еще ехать? – спросила Руменика.

– Завтра к ночи будем на месте.

– Скорее бы!

– Как твои… ноги?

– Неплохо, – Руменика хотела съязвить, но ее тронула теплота в голосе старого варвара. – А ты вот совсем не спишь вторые сутки.

– Я привык.

– Ты был воином?

– Все милды воины.

– Я хотела сказать – ты служил в армии?

– Служил. Потом старый стал.

– Ты-то старый? Да ты крепок, как медведь. Небось не одна баба по тебе вздыхает.

– Раньше вздыхали. Теперь нет.

– Жена-то у тебя есть?

– Нет. И детей нет.

– Вот как? Хорошенькое дело! Ты что, женат не был?

– Почему не был? Был. Давно, много лет назад. И жена была, и сын, и дочь.

– Ну и где они сейчас?

– В лучшем мире, – Акун собрал с покрывала, заменяющего скатерть, остатки трапезы. – Красный мор был. Сначала умерла жена, потом дети. Я тоже заболел, но выжил.

– Прости, Акун, я не знала.

– Это было давно. Так давно, что я и сам не верю, что все это было в моей жизни.

– Тебе надо жениться. Завести детей. Ты еще не старый, сильный. Много женщин захотят выйти за тебя замуж.

– Как захочет Эш-Леш, так и будет, – Акун посмотрел на девушку. – Ложись спать, поедем еще до рассвета. Будешь зевать в седле.

– Мне надо выйти.

– Зачем? Выходить опасно.

– Посикать мне надо, затем! – разозлилась Руменика – Что ты разговариваешь со мной, как с ребенком?

– Ты и есть ребенок. Болтливый и капризный.

– Ах ты, какие мы взрослые! Мне, между прочим, уже семнадцать. И я уже третий год постоянно сплю с мужиками, понял?

– Я тебя в этом не виню. Эш-Леш выбрал для тебя такую судьбу. Но скоро она переменится.

– Заладил: Эш-Леш, Эш-Леш… Не надо тебе жениться! Ты старый и нудный, жена от тебя убежит к молодому на в горой день.

– Не убежит, – Акун встал, свернул покрывало. – Справляй свою нужду в пещере. Я выйду к лошадям. Они не болтают чепухи.

Руменика завернулась в одеяло, отвернулась к стене пещеры. Вот ведь старый хрен! С лошадьми ему лучше, чем с ней. Ну и пусть катится, язва его забери. Одна радость – завтра они наверняка расстанутся. Она поедет своей дорогой, старый варвар своей. Для нее начнется новая жизнь. Роширского языка она не знает, но это ничего – глаза и пальцы красноречивее слов, если умеешь объясняться жестами. А еще этот чертов жрец не дал ей ни гроша…

Она уснула и спала крепко, и во сне ей снились серебряные галарны, золотые дракианы и просто огромные куски золота, которые она никак не могла поднять. Акун долго тряс ее, пока она не проснулась. После завтрака, состоящего из сушеной рыбы и фруктов, вновь тронулись в путь.

– Когда солнце подойдет к полудню, – сообщил Акун девушке, – мы окажемся близ небольшой деревни. Туда я поеду один, а ты подождешь меня там, где я велю тебе ждать. Не бойся, это ненадолго.

Руменика не спорила. Старый милд производил впечатление человека, который хорошо знал, что делал. Если он едет в деревню, значит это нужно. Подозревать старика в чем-то нехорошем у Руменики не было оснований. Но кое о чем ока его все-таки попросила.

– Оставь мне какое-нибудь оружие, – сказала она, глядя старику прямо в глаза. – Мне будет спокойнее.

– Орионами умеешь пользоваться?

– Нет. – Руменика слышала об орионах, которые милды называли «железными поцелуями», но даже в руках их никогда не держала. – Мне бы что-нибудь попривычнее.

– Тогда только это, – Акун раскрыл свою седельную сумку и протянул ей большой охотничий нож в ножнах из толстой кожи. – Осторожно, он очень толстый. Перед отъездом точил.

– Как же ты, холера тебя забери, собирался меня охранять, если у тебя нет никакого оружия?

– Почему нет? У меня есть орионы, – Акун похлопал себя по кожаной бандольере, пересекавшей его грудь, и она издала неожиданный металлический звук. – А еще у меня есть это, – и он показал девушке свой посох.

– Эта палка?

– И враг думает, что это палка, – сказал Акун, кивнув. – Он видит на дороге старика и девчонку на хороших лошадях. Девчонка при этом красивая, а старик безоружен. У него только палка. Враг вооружен. Он уже предвкушает, как убьет старика, заберет лошадей и девчонку. Он подъезжает быстро и…

Акун нажал на скрытую в посохе пружину, и на обоих концах палки с лязгом раскрылись острейшие стальные крючья в пятнадцать дюймов длиной. Старый милд завертел своим необычным оружием с поразительной ловкостью, аж воздух завыл вокруг грозных стальных когтей.