Вверху острый край алмазной громады глубоко вошел в мягкую стенку провала, распорол ее, оставив длинный разрыв, в котором поблескивали отколовшиеся куски. Ну а нижняя часть продавила световой язык – как если бы на старую подушку бросили чугунную болванку.

И это – двигатель? Световые хлопья и мелкие пылинки попадали в глаза, заставляя их слезиться, но Гана щурился, вглядываясь все пристальнее… Нет, не похоже, совсем не похоже! Толстый конец выходил из желейной стены, будто вырастал из нее, а второй, распластавшийся среди гор колотых алмазов, видимо, оторвался от противоположного склона, перебитый сокрушительным ударом рухнувшего сверху снаряда… То есть пушечного ядра? Тулага присмотрелся. Эти выступы, будто гнилые зубы, торчащие из поверхности… Вроде пеньков, обломков черных деревьев, едва заметных среди глубоких трещин. Откуда они могли взяться на ядре? Нет, не метательный снаряд свалился на Аквалон, нечто другое. Следовало опуститься еще ниже, чтобы разобраться окончательно, но Гана не был уверен в том, что сможет заставить паунога двигаться дальше, – как и в том, что сам выдержит давление света.

Он начал было поворачиваться, чтобы сесть, но вдруг опять упал животом на мягкое тело твари, свесив голову, уставился вниз. Между алмазными завалами по поверхности языка, сквозь заполнившую пространство грязно-желтую субстанцию, пробиралась фигура. Погруженная до колен в густое сияние, она двигалась через кипящее ядовитое варево примерно в сотне локтей над дном провала: именно такова была толщина источника излучения. Человек, чье тело будто извивалось в мутных потоках, шел неторопливо, наклонившись вперед, как если бы преодолевал сильное течение, – нагнув голову и опираясь на кривую палку. Вот он добрался до горы мелкого алмазного крошева, своим основанием на несколько локтей продавившей световую поверхность, вот свернул… На мгновение Гане показалось, что это серапион, только без хвоста, с обычными человеческими ногами… а затем существо резко подалось вперед, распластавшись в световой субстанции, повисло в ней горизонтально – и уплыло, почти сразу исчезнув из виду.

Тулага сел, скрестив ноги. Под его весом пауног опустился примерно на десяток локтей ниже остальных. Стояла беспокойная тишина; фигура внизу исчезла, больше ничто не двигалось, лишь твари, медленно покачиваясь, парили широкими кругами.

Мягкий гриб, при помощи которого хозяйки изготавливали хорошо утоляющий жажду кислый напиток, в конце концов всегда целиком растворялся в жбане с водой, исчезал. Теперь Гане пришло в голову, что когда-то источник излучения был куда толще, объемнее, но за прошедшие годы похудел, ведь испускаемый им свет состоял из его собственных частиц, из крошечных элементов вырвавшейся теперь на свободу полуматериальной субстанции. Значит ли это, что через какое-то время – быть может, спустя множество лет, – световая туша полностью испарится, исчезнет, растворится в воздухе Аквалона?

Тулага посмотрел на свисающие почти до его волос конечности создания, как раз проплывавшего над ним. Затем перевел взгляд на щель в желейной стене провала – разрыв с извилистыми краями, след одной из острых граней упавшей на мир громады. В глубине этой щели, сквозь которую легко мог пройти человек, мерцал свет.

Беглец сунул запястье в складку, повернул кожистый нарост, направляя паунога туда.

Оставив тварь висеть у стены, он пролез внутрь и увидел узкий, почти горизонтальный коридор. Сквозь полупрозрачные стены струился ставший уже привычным зеленоватый свет, но впереди горел другой, более естественный для человеческого глаза. Гана пошел к нему.

И очутился в укромной комнате, спрятанной от всех глубоко под миром, в толще его рыхлого брюха. Здесь имелась мебель, состоящая из того же вещества, что и все остальное вокруг: прозрачная койка, похожая на широкую прямоугольную плиту, стол – куб высотой по пояс, и табуреты – кубы поменьше.

Гана огляделся и сел на кровать, чья поверхность мягко закачалась под ним.

На столе горела лампа – самый обычный масляный светильник с железной подставкой в налете ржавчины. Рядом стояла вырезанная из мягкого камня миска с кисляками и лежала подзорная труба. Гана догадывался, кто обитает в этой комнате, но сейчас хозяин отсутствовал, да и неясно было, жив ли он вообще…

Раздались шаги.

Тулага вскочил, хватаясь за нож, но тут же рука опустилась, когда из прохода, противоположного тому, через который он проник в помещение, шагнул Фавн Сив.

Ничуть не удивленный, Молчун подошел к гостю, хлопнул его по плечу, отступил и показал на стол, как бы приглашая сесть и отведать угощение.

Качнув головой, Тулага сказал:

– Остальные, кто был с нами в том лесу, погибли?

И вновь произошло то же, что и раньше: Фавн Сив не издал ни звука, но быстро сменяющиеся выражения подвижного лица, жесты и телодвижения словно превратились в отчетливые, хотя и неслышные слова, в некий поток смысла, полившийся от хозяина прозрачной комнаты:

Вождь Опаки и белый живы. Нас преследовали, я оставил их в одном тайном месте. Потом спустился сюда. Ты видел то, что внизу провала?

– Да, – ответил Гана. – И это не снаряд.

Молчун с доброжелательным любопытством глядел на него.

– Не ядро, а что-то другое… Не знаю. На нем когда-то росли деревья, я заметил обломки стволов и корни. Конечно, совсем не такие, как наши, но… Я думаю, с этого, которое свалилось на нас, и появились пауноги. Серапионы – нет, они отсюда, с Аквалона, хотя и странные. Но пауноги раньше жили в другом мире, а после столкновения попали к нам.

Фавн Сив покивал, затем беззвучно произнес:

Серапионы появляются из одного места в облаках. А источник света – разглядел его?

– Не двигатель. Совсем не похож. Но что это – не знаю.

Ступай туда, – предложил Молчун, показывая на проход, из которого появился. – Увидь то, что не видел пока никто из вас. Узрей сущность мира. И не забудь подзорную трубу, с ней тебе будет интересней.

– Ты – ситэк, – объявил Тулага, глядя в лишенное морщин маленькое лицо. Фавн Сив замер, когда он произнес это. – Ты из ордена Живой Мечты. Я почему-то вдруг подумал об этом, еще когда ты привел нас на поляну в той роще, когда говорил с белым.

Да, это так, – откликнулся Сив.

– Почему вы нападаете на святилища канструктианцев?

Не мы, наши последователи. Те, кто называет себя монахами Живой Мечты, – ученики учеников наших учеников, не знающие ничего про истинную цель ситэков, понявшие учение примитивно. Хотя они действуют по-своему правильно: канструктианская церковь ведет мир к гибели, проповедуя идею Отдаления – Пути Прочь от Канструкты.

– Значит, церковь Сближения права?

Нет, ошибаются обе.

– Что такое Канструкта?

Фавн Сив молчал.

– Ты сказал: «истинная цель ситэков». Что это за цель?

Хозяин комнаты, не шевелясь, смотрел на него, и Гана спросил:

– Хочешь, чтобы я помог? Лишь после этого расскажешь остальное?

Помощь необходима. Нужен кто-то сильный и удачливый, кто умеет плавать по облакам. И умеет убивать.

– Я не тот, кто тебе нужен, Фавн Сив. Я должен…

Нужен не мне. Помоги миру. Спаси его. После можешь стать его властелином.

– Но почему канструктианцы ведут мир к гибели? При чем тут Отдаление? Я не верю во все это…

Ты увидишь сам. Иди дальше и держи глаза открытыми. Возможно, вскоре все поймешь.

– Хорошо, я посмотрю, что находится там, – согласился Гана. – Но что бы ты ни хотел от меня, сейчас я не стану делать этого, у меня есть другие важные дела, понимаешь? Более важные, чем все остальное.

Принцесса стоит мира? – беззвучно произнес Фавн Сив, и Гана ответил:

– Да.

Он не удивился, не задал себе вопрос, откуда собеседник знает про Гельту. Хотя, возможно, Молчун имел в виду другое слово – просто «женщина», а не «принцесса», рассудок же Тулаги сам переиначил его, переделал в то, которое подходило к ситуации. Казалось, в этом необычном разговоре Фавн Сив передает жестами, выражениями лица и телодвижениями не конкретные слова, но общие образы или понятия, единицы универсального смысла, и мозг собеседника уже сам толкует их, наделяет оттенками.