— Это мораль медведя. Ваша сказка рассказана так, как ее рассказал бы медведь. Имперский медведь. — Тут Вотана улыбнулась. — А какова мораль волка?

— Трудный вопрос, ваше величество. Чтобы на него ответить, надо быть волком.

— Ничего трудного. Вы имперец, шевалье, ваше мышление — это мышление, насквозь пропитанное имперской идеей. Вы не понимаете, что медведь и волк разные. Слишком разные, чтобы жить рядом. Они не могут быть братьями, даже если захотят. Посему оставьте волка в покое. Дайте ему возможность быть самим собой. Вот все, чего хочет волк. Его мораль проста — он не хочет быть игрушкой медведя. Его братом, побратимом, подданным, ленником, союзником. Волк жаждет быть свободным. И он вправе бороться за свою свободу любыми способами. Даже вот такими, — королева показала на очередную картину. — Здесь изображено взятие Тинкмара отрядами Вендры. Говорят, в тот день в городе не осталось ни одного живого имперца.

— И каков же выход? — спросил я, глядя на картину, в которой было слишком много оранжевого, багрового и черного цветов пламени, крови и дыма.

— Примирить виссингов и имперцев. Донести до Рейвенора наши нужды и чаяния и сделать так, чтобы их услышали и приняли к сведению. Что и пытается делать мой дом уже многие годы. Мой сын Эдельфред сторонник мира с империей. Мы не жалуем фанатиков, которые стремятся развязать новую межнациональную войну.

— Это разумная политика, ваше величество.

— Более чем разумная. Нам нужен мир. К тому же, как я слышала, Орден готовится начать крестовый поход против терванийцев?

— Разговоры об этом идут по всей империи.

— И вы, конечно же, хотели бы принять в нем участие? Восстановить свое положение в Ордене и отправиться на восток за славой?

— Ваше величество, дорога в Орден мне закрыта.

— Да, все верно. Империя и к вам была несправедлива. Поэтому у вас нет причин любить ее, так?

— Я ни в чем не обвиняю империю. Придет время, и я докажу, что невиновен. И тогда мои враги будут посрамлены.

— Вам отказали в праве жениться на любимой женщине, верно?

— Вы очень много обо мне знаете, ваше величество, — я поклонился.

— Любовь прекрасное чувство, и вы счастливы, что испытали его. Я бы не стала жалеть о своем выборе.

— Я не жалею.

— Но вы удивили всех, — добавила королева. — Даже в древних песнях не говорится о любви человека и виари.

— Мы станем темой для новых, лучших песен.

— Вы мне нравитесь, шевалье. Поэтому я беру вас под свое покровительство. Но в благодарность попрошу выполнить для меня одно поручение. Вы же искали себе нового сеньора?

— Я как раз за этим и прибыл в Левхад, ваше величество.

— Нашу милость надо заслужить. И я дам вам попытку проявить себя.

— Наверняка, это будет что-то невыполнимое.

— Среди этих картин есть полотно-загадка, — сказала Вотана, направляясь в конец галереи и увлекая меня за собой. — Ее написал Мацей Хомрат, человек, о котором сохранилось множество легенд. Говорят, он был придворным астрологом отца королевы Вендры Стаффарда Сумрачного, великим магом и предсказателем. Вот, взгляните, шевалье.

Картина была невелика и заключена в тяжелую резную раму из черного дерева. На ней был изображен торчащий из высокой травы менгир, испещренный рядами странных угловатых письмен. Это был не байле и не имперский язык. Я вопросительно посмотрел на королеву.

— Король Стаффард потребовал от Хомрата ответить на вопрос: «Когда Виссения станет свободной и великой?». Хомрат попросил у короля три дня, чтобы дать ответ, и через три дня принес эту картину. Он сказал, что увидел этот камень и надпись на нем в своем видении.

— Что это за язык?

— Якобы это язык драконов, который Хомрат изучил, исследуя древние развалины. Традиционно надпись на картине переводится так: «Оставив на запад стрелы грозы, через вереск и плети дикой лозы, туда, где сойдутся четыре звезды, придешь и узнаешь о будущем ты».

— Странная надпись.

— Король Стаффард решил, что в ней нет смысла. Он подумал, что Хомрат дурачит его и приказал посадить астролога в тюрьму, а затем казнить за оскорбление величия короля. Многих возмутила такая жестокость, и за Хомрата стали просить очень многие сановники королевства. Имперский наместник, узнав о решении короля Стаффарда, лично приехал уговаривать государя. Стаффард внял уговорам и повелел освободить астролога, но было уже поздно — Мацей Хомрат умер в темнице. Расследование установило, что он отравил себя ядом, который пронес в перстне.

— И все же, что означают эти слова?

— Считается, что они ключ к будущему Виссении и всего мира. Но пока никто не мог разобрать их тайный смысл.

— Вы полагаете, что истолковать пророчество Хомрата получится у меня?

— О, нет! — Королева засмеялась в голос, впервые с начала аудиенции. — Но вы можете помочь нам это сделать. В последние годы жизни Хомрат почти безвыездно жил в монастыре Харема. Из-за последующих событий, случившихся в монастыре, Харемская обитель была заброшена, и никто не интересовался ни наследием монастыря, ни толкованием пророчества Хомрата. Вы могли бы отыскать в Хареме подсказки — записи, книги, что-то еще, — могущие объяснить предсказание Хомрата.

— Понимаю, ваше величество, — мне стало абсолютно ясно, что Суббота заинтересовался Харемским монастырем не только потому, что туда вел след его папаши-вампира. И опять, уже в который раз, скрыл от меня важные обстоятельства дела. — Я завтра же отправляюсь в Харем.

— Я щедро награжу вас, если ваша поездка окажется успешной, — королева протянула мне руку, и я галантно поцеловал ее. — Вам нужны деньги?

— Деньги нужны всегда, ваше величество. И еще попрошу сделать для меня копию текста предсказания.

— Вам доставят все необходимое в таверну. — Королева еще раз милостиво улыбнулась. — Мы довольны беседой, шевалье. Аудиенция окончена.

Ощущения были самые неприятные.

Я уже испытывал что-то подобное в Баз-Харуме. Но тогда было жаркое лето, и день был солнечный, теперь же, в пасмурных морозных сумерках, все казалось еще острее и неприятнее. Я буквально физически ощущал прикосновение какого-то потустороннего холода, вызывающего страх, озноб и мысли о смерти. И еще — с того самого момента, как я подошел к домам на окраине и начал пересекать деревню, ступая по грязному снегу, вдоль узкой, загаженной скотом сельской улочки, мне постоянно казалось, что за мной наблюдают. Кто-то невидимый, неизвестный мне и смертельно опасный. Какое-то существо, которое нельзя назвать человеком.

В Верте местные жители поначалу неохотно рассказывали о своих страхах. Прятали взгляды и бормотали что-то вроде: «Да все у нас путем, милсдарь рыцарь, благодарение Матери!» Но потом, после оплаченных мной нескольких стаканов меда, стали откровенней и разговорчивей. Я узнал о жутких слухах, распространяющихся по округе. Об опустевших деревнях и ужасе, которому нет названия. Получилось, что крестьяне не солгали, рассказывая о странных исчезновениях. Деревня в самом деле была пуста. Ни людей, ни животных. Следов крови и останков я тоже не заметил. Кое-где на дороге валялись брошенные в спешке предметы, большей частью всякий хлам. Было похоже, что все жители отсюда ушли, причем покинули свои дома совсем недавно — следы, оставленные в тяжелом весеннем снегу людьми и животными, были отчетливыми, и лишь в некоторых из них начала скапливаться вода. В дома я заходить не стал, но в этом не было нужды. Уходя, крестьяне забрали с собой все, что представляло для них ценность, увели всех животных. Даже собак и кошек в деревне не осталось — только вороны, которые расселись на деревьях и встречали меня недовольным карканьем. Ничего такого, что могло указывать на возможную опасность для меня, я пока не увидел, но все равно, следовало быть очень осторожным. Вспомнив, что мне говорила Элика, я обернул цепочку фламенант-медальона вокруг правого запястья, а затем обнажил меч и представил себе, что клинок моего оружия наполняется огнем. У меня получилось — остановившись на секунду, я зубами стянул перчатку с левой руки и, когда поднес ладонь к лезвию, почувствовал жар. Чтобы совсем уж развеять сомнения, я рубанул мечом сухой куст у забора, и он, отлетев на дорогу, вспыхнул и в несколько секунд превратился в пепел.