— Эта записка для начальника лагеря. Скажи ему, чтобы послал радиограмму мисс Риме в Хараре. Матату проводит тебя обратно. Не останавливайся, держи нос по ветру, ясно?

— Мамбо. — Пумула был старым скаутом. Он подчинялся приказам без лишних разговоров.

— Хорошо, тогда вперед, — приказал Шон. — Сейчас же.

Пумула протянул правую ему руку. Они пожали руки по-африкански, пожимая друг другу ладони, затем большие пальцы, затем опять ладони. Пумула пополз вниз с гребня и, спустившись вниз, вскочил на ноги и легкой рысцой побежал прочь, не оглядываясь. Шон наконец заставил себя взглянуть на Матату. Тот припал к земле, стараясь сделать свое маленькое тело еще меньше, чтобы Шон его не заметил.

— Иди! — прикрикнул Шон. — Будешь показывать Пумуле путь в Чивеве.

Матату опустил голову, дрожа, словно побитый щенок.

— Убирайся к черту! — зарычал Шон. — Пока я не надрал твою черную задницу!

Матату поднял голову — лицо его было жалким, а в глазах застыла скорбь. Шону захотелось поднять его и обнять.

— Убирайся отсюда, ты, глупый маленький ублюдок! — Шон состроил ужасающе свирепую рожу.

Матату отполз на несколько шагов, остановился и с мольбой посмотрел на него.

— Иди! — Шон угрожающе помахал рукой. Наконец осознав, что это неизбежно, маленький человек крадучись спустился по склону. Перед тем как исчезнуть в густом кустарнике у его подножия, он задержался и снова оглянулся, ища хотя бы малейший признак сожаления или слабости в лице хозяина. Матату был воплощением уныния.

Шон нарочно повернулся к нему спиной и поднял бинокль, делая вид, что изучает местность, но через несколько секунд изображение затуманилось. Моргнув, он непроизвольно взглянул через плечо. Матату исчез. Было как-то непривычно не видеть его рядом. Через несколько минут Шон снова поднял бинокль и, стараясь не думать о Матату, продолжил изучать обрывистые скалы.

По обе стороны от входа в долину, насколько хватало глаз, простирались монолитные красные скалы.

Они были не очень высокими — всего несколько сотен футов, — но отвесными, а там, где более мягкие породы камня выветрились внутри более твердых, образовалось несколько неглубоких пещер.

Вход в долину казался ему столь же гостеприимным, как пасть плотоядного растения — насекомому, а скалы пугали своей неприступностью, но Шон сосредоточил внимание именно на них. Он изучал их в бинокль во всех направлениях, насколько хватало взгляда. Конечно, можно было бы пройти несколько миль вдоль скалы и найти приемлемый путь, но было бы потеряно драгоценное время. Шон снова и снова наводил бинокль на одну и ту же точку.

Справа, в четверти мили от каменных ворот долины, был путь, который казался подходящим, но по нему было бы нелегко пройти в одиночку и к тому же без альпинистского снаряжения. Кроме того; Шону нужно будет тащить винтовку и рюкзак, а забираться придется в темноте, так как днем на освещенной скале он станет легкой мишенью для АК.

В бинокль он разглядел скальный выступ, расколотый трещиной. Возможно, что по ней можно было бы обойти нависающую часть скалы, и, кроме того, она вела к узкой горизонтальной полочке, тянущейся на несколько сотен футов в обоих направлениях. От этой полки к вершине скалы вели два возможных пути: один представлял собой нечто вроде узкой расщелины, другой — открытую вертикальную площадку, вдоль которой вниз свешивались голые извилистые корни огромного фикуса, высокого и массивного на фоне неба. Корни сплелись на отвесной красной скале, словно танцующие брачный танец питоны, образовав некое подобие лестницы, ведущей к вершине утеса.

Шон взглянул на часы. До того, как станет достаточно темно, чтобы попытаться взобраться наверх, у него еще оставалось три часа на отдых. Он вдруг почувствовал страшную усталость. Сказывалось не только физическое напряжение последних дней, но и эмоциональный упадок из-за разлуки с Матату и мельком увиденных в колонне РЕНАМО Клодии и Джоба.

Шон спустился с гребня, тщательно маскируясь, и стал искать безопасное место, где можно было бы дождаться темноты. Найдя укрытие среди камней и кустарника, откуда было бы легко отступить, он ослабил шнурки на ботинках, чтобы дать отдохнуть ногам, и тяжело опустился на землю, держа винтовку на коленях. Потом сжевал маисовую лепешку и белковую плитку из неприкосновенного запаса, а потом сделал несколько аккуратных глотков из фляги.

Шон знал, что проснется, когда солнце коснется горизонта. Он закрыл глаза и почти мгновенно заснул.

Матату вел Пумулу обратно в лагерь Чивеве уверенной рысью. Они продолжали бежать ночью и на следующий день остановились, чтобы наполнить фляги в болоте. Пумула хотел отдохнуть. Матату не собирался спорить с ним. Он повернул на запад и пошел прочь покачивающейся походкой, аккуратно переступая тощими полусогнутыми ногами, и Пумуле волей-неволей пришлось последовать за ним. Они пересекли границу между Мозамбиком и Зимбабве в темное время суток и прибежали в охотничий лагерь в середине следующего дня.

Их появление вызвало просто потрясающий переполох. Повар, выбежавший из хижины, чтобы приветствовать их и узнать новости о мамбо, второпях даже забыл надеть свой колпак и белоснежный фартук.

Матату предоставил Пумуле вручать послание Шона и отвечать на множество вопросов. Он прошел к своей хижине и клубочком свернулся на кровати, представляющей собой древний железный каркас с бугорчатым матрасом из кокосовых волокон — подарком Шона и являющейся самой драгоценной собственностью Матату. Он проспал всю последовавшую суматоху. Даже голос повара, ревущего в микрофон ультракоротковолнового радио и пытающегося за счет одной громкости голоса докричаться до Римы, находящейся в Хараре почти за три сотни миль, не разбудил его.

Когда Матату проснулся, оказалось, что он проспал пять часов. Лагерь был темен и тих. Матату упаковал маленький кожаный мешок, бывший его единственным багажом, восполнил запас драгоценного табака, достав его из-под матраса и наполнив висевший на шее рог.

Он тихо выбрался из спящего лагеря. Только оказавшись на безопасном расстоянии, Матату выпрямился и повернул на восток.

— Маленький глупый ублюдок! — радостно прошептал он и побежал обратно, туда, где было его место, к человеку, которого он любил больше отца.

Шон проснулся, когда в воздухе повеяло холодом ночи. Скалы впереди меркли в дымчатом фиолетовом сумраке. Потянувшись, он оглянулся в поисках Матату. Воспоминание о том, что тот ушел, вызвало резь в желудке. Шон завязал шнурки и глотнул воды. Закрыв флягу, он поднес ее к уху и встряхнул. Все еще наполовину полна.

Открыв затвор «577», он вытащил патроны из обоих стволов и заменил их двумя другими из патронташа. Потом Шон выдавил немного черного камуфляжного крема из смятого тюбика и размазал его по лицу и тыльным сторонам ладоней. На этом приготовления закончились, он встал и неслышно двинулся вверх по склону.

Последние двадцать минут светлого времени он провел, разглядывая в бинокль вход в долину и вершины скал. Насколько он мог судить, ничего не изменилось. Тогда он еще раз просмотрел и запомнил путь вверх по скале.

Когда ночь накрыла долину своим плащом, Шон незаметно скользнул через гребень и крадучись пошел к основанию скалы. Ему пришлось продираться через спутанный густой кустарник, поэтому путь до каменной стены занял больше времени, чем он ожидал.

Тем временем уже почти совсем стемнело, но Шон сумел найти отправную точку восхождения по маленькому кустику, торчащему из каменной трещины, который он заметил в бинокль.

Шон никогда не пользовался винтовочным ремнем. Это могло быть смертельно опасным в густом кустарнике, когда ремень цеплялся за ветку с таким шумом, будто нападал бык или раненый слон.

Он засунул ружье под клапан рюкзака вместе со спальным мешком. Приклад торчал из-за плеч с одной стороны, стволы — с другой, создавая неуклюжий неуравновешенный груз. Шон подошел к стене и положил на нее руки, чтобы как следует прочувствовать поверхность. Нагретый солнцем камень еще не остыл и под пальцами казался гладким, почти скользким.