— Нет. Они произвели этот газ и испытали его. Это был уже двадцать пятый вариант, отсюда и цифра в наименовании. Но когда НАТО аннулировало контракт, они прекратили производство и позволили накопленным запасам разложиться.

Изабелла искоса посмотрела на него.

— Что значит разложиться?

— Я ведь уже говорил, что он крайне нестабилен. Даже в раздельном состоянии его можно хранить всего шесть месяцев. Так что необходимо постоянно воспроизводить его запасы взамен тех, что приходят в негодность.

— Весьма доходно для «Каприкорн Кемикалз», — заметила Изабелла, но Шаса никак не среагировал.

— Сеньора Пинателли может предоставить нам проект промышленной установки; это весьма сложная технологическая процедура со многими тонкостями, не допускающая ни малейшего отклонения от заданных параметров.

— И когда вы приступаете к производству? — спросила Изабелла, но Шаса лишь иронически хмыкнул.

— Попридержи лошадей, юная леди. У нас пока нет уверенности даже в том, что нам удастся уговорить сеньору Пинателли продать чертежи и химическую формулу газа. Как раз об этом нам и предстоит сейчас с ней поболтать. — Он взглянул на часы. — Скоро ланч, а нам еще полчаса добираться до лагеря.

Шон связался с лагерем по рации на «подлетной» частоте, будучи еще в сорока минутах полета до аэродрома. Так что, когда «Бичкрафт» появился над взлетно-посадочной полосой, они уже давно поджидали его.

Заслонившись от низкого вечернего солнца, Шаса ухитрился разглядеть голову пассажирки Шона через стекло кабины; она сидела на правом переднем месте рядом с пилотом. Ему показалось что он ощущает нечто большее, чем простое любопытство. Просто удивительно, что они с Эльзой Пинателли еще ни разу не встречались, ибо они принадлежали к одному и тому же миру — миру избранных, миру богатства, престижа и привилегий, миру, не знавшему национальных границ. Их общие друзья и знакомые исчислялись многими десятками, он знал, что несколько раз за последние годы их отделяли друг от друга считанные минуты и километры. К тому же Шаса прежде был на дружеской ноге с ее мужем.

Было время, когда они вместе катались на лыжах в Клостерсе и поднимались на печально известную Ванг, ту жуткую ледяную стену, нависавшую над деревушкой. Тогда Бруно Пинателли извинился перед ним за отсутствие жены, объяснив, что она улетела в Рим на уик-энд, чтобы навестить престарелую мать. Очевидно, они с Шасой разминулись в Цюрихском аэропорту, направляясь в разные стороны.

В другой раз, когда Шаса был уже послом в Лондоне, их, каждого по отдельности, пригласили на обед в швейцарском посольстве. Впоследствии он узнал, что они должны были быть соседями по столу, но буквально за день до этого Эльзе Пинателли пришлось по семейным причинам отменить свой приезд.

С тех пор Шасе доводилось слышать имя Эльзы Пинателли на многих светских раутах и приемах; ее обсуждали во всех подробностях, зачастую язвительно и неприязненно, но столь же часто с нескрываемым восхищением и завистью. Ему попадались ее фотографии в дамских журналах мод с глянцевой обложкой, которые Сантэн и Изабелла выписывали с поистине религиозным рвением. «Кортни Индастриз» в течение двадцати лет представляла интересы Пинателли в Южной Африке, к обоюдной выгоде и взаимному удовольствию. Так что за недели, прошедшие со дня, когда была достигнута договоренность об этой встрече, Шаса досконально изучил всю информацию из ее досье, представленного Особым отделом.

Шон вырулил на площадку из утрамбованной красной глины и заглушил двигатели «Бичкрафта»; Эльза Пинателли выбралась на крыло, затем легко спрыгнула на землю. Она двигалась с непринужденной грацией молодой гимнастки, и это при том, что до того, как она вышла замуж за Бруно Пинателли, она работала манекенщицей у Ива Сен-Лорана.

Хотя Шаса вроде бы все о ней знал, его собственная реакция на ее присутствие застигла его врасплох. Электрический ток, пробежав по шее, отправился дальше путешествовать по его рукам, и, когда она обвела взглядом встречающих, все волосинки на них вдруг встали дыбом. Ее темные глаза скользнули по Гарри, Изабелле, слугам и остановились прямо на нем.

Ее волосы были чернее ночи: заходящее солнце придавало им какой-то синеватый отблеск. Они были строго зачесаны назад и собраны на затылке в аккуратный плотный пучок. Такая прическа лишь подчеркивала изящные, тонкие черты ее лица, высокий, слегка выпуклый лоб и дугообразные скулы. И при этом ее лицо было округлым и женственным. Широкий чувственный рот и мягкие сочные губы.

— Шаса Кортни, — произнесла она его имя, направляясь к нему свободной, раскованной походкой манекенщицы. Она улыбнулась, и он убедился в абсолютной безукоризненности линий ее подбородка. Ему было известно, что в наступающем году, в июле, она отметит свое сорокатрехлетие. Тем не менее ее кожа под тонким слоем неброской косметики была свежа и тщательно ухожена.

— Сеньора Пинателли. — Он пожал ей руку. Она была твердой и прохладной, с длинными узкими пальцами. Рукопожатие, быстрое и крепкое, свидетельствовало о том, что эта рука могла с одинаковым успехом сжимать рукоятку теннисной ракетки и поводья чистокровного жеребца.

Мимолетность их соприкосновения огорчила его, но, взглянув ей в глаза, он почувствовал себя полностью вознагражденным. Они светились мягким коричневато-золотистым светом, исходившим откуда-то из глубины зрачков. Это были живые умные глаза, с длинными черными ресницами, чуть загибающимися кверху.

— Мое сожаление, что мы не встретились раньше, — выдавил из себя Шаса на неуклюжем итальянском; она улыбнулась и ответила на безукоризненном английском с едва заметным намеком на акцент, придававшим ее речи особую интригующую прелесть.

— И все же мы уже встречались. — У нее были ослепительно белые зубы, причем один резец чуть-чуть искривлен, что служило лучшим доказательством их подлинности; ни один протезист не смог бы это воспроизвести.

— Где? — удивленно спросил Шаса.

— В Виндзорском парке. В Гвардейском клубе поло. — Его замешательство явно ее позабавило. — Вы играли вторым номером за команду гостей герцога Эдинбургского.

— Боже мой, это было десять лет назад.

— Одиннадцать, — уточнила она. — Мы никогда не были представлены, но мы встретились после того матча в буфете, и встреча длилась примерно три секунды. Вы предложили мне бутерброд с копченой лососиной.

— Ну и память у вас, — признал он свое поражение. — И что, вы взяли этот бутерброд?

— Я вижу, вы все забыли; очень негалантно с вашей стороны, — поддразнила она его и повернулась к остальным: — А вы, очевидно, Гарри Кортни?

Шаса поспешно представил ей сначала Гарри, а затем Изабеллу.

Тем временем слуги загружали багаж сеньоры Пинателли в один из грузовиков. Он состоял из большого количества тяжеленных кожаных чемоданов с обитыми медью углами. Багаж таких размеров мог позволить себе только человек, привыкший летать на собственном самолете и незнакомый с многочисленными ограничениями коммерческих авиакомпаний. Среди чемоданов были четыре длинных ружейных чехла.

— Вы поедете со мной, сеньора, — окликнул ее Шон, элегантно встряхнув волосами и забираясь на высокое водительское сиденье своего охотничьего вездехода. Она проигнорировала приглашение и непринужденно пристроилась к Шасе, направлявшемуся к другому грузовику.

Изабелла тронулась было с ними, но Гарри схватил ее за руку и потянул к тому самому сиденью в грузовичке Шона, которым Эльза только что пренебрегла.

— Пойдем, Белла. Шевели мозгами! — шепнул ей Гарри на ухо. — Третий лишний.

Изабелла вздрогнула. Ей это никогда бы не пришло в голову — подумать только, отец и эта вдовушка! Она слегка оперлась на руку Гарри.

— Я не знала, что ты, помимо всего прочего, еще и прекрасный сводник.

На закате Исаак принес Эльзе Пинателли бокал пенящегося «Дом Периньона» из только что открытой бутылки. Ей не пришлось заказывать его; Исаак прекрасно знал все причуды своих постоянных клиентов.