— Надо отвести его в тень. Рикардо прислонился к стволу баобаба и закрыл глаза. Он был бледен и выглядел потрясенным, на его подбородке и верхней губе выступили капельки пота. Клодия опустилась на колени рядом с ним и отерла ему лицо кончиком шарфа. Когда она подняла глаза на Шона, он подозвал ее властным кивком; она встала и пошла за ним.

— Для тебя это не было сюрпризом, не так ли? — сказал он с укором, убедившись, что их никто не слышит. Она промолчала, и Шон продолжил: — Хорошая ты дочь, нечего сказать. Ты ведь знала, что он болен, как ты могла отпустить его на такую прогулку?

Губы Клодии задрожали; заглянув в ее медовые глаза, Шон увидел, что она готова расплакаться. Этого он от нее не ожидал — только не слез. От неожиданности его ярость улетучилась, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы продолжать говорить столь же строго:

— Сейчас не время раскисать, детка. Надо как-то доставить его домой. Он болен.

— Он не пойдет назад, — Клодия говорила так тихо, что он едва расслышал ее слова. На ее густых черных ресницах блестели слезинки. Шон молча смотрел на нее. — Он не болен, Шон. Он умирает. У него рак. Врач поставил диагноз перед отъездом. Он предупредил, что может быть поражен мозг.

Злость Шона куда-то испарилась.

— Нет, — произнес он, — только не Капо…

— Почему я, по-твоему, отпустила его и сама отправилась с вами? Я знала, что это его последняя охота, и хотела быть рядом.

Они помолчали, глядя друг на друга, потом она заметила:

— Чувствуется, что ты по-настоящему беспокоишься о нем. Я от тебя такого не ожидала.

— Он мой друг, — ответил Шон, потрясенный глубиной собственной скорби.

— Никогда бы не подумала, что ты способен быть таким заботливым, — мягко продолжала она. — Наверное, я просто не понимала тебя.

— Наверное, мы оба не понимали друг друга, — отозвался Шон, и Клодия кивнула.

— Может быть. Все равно, спасибо тебе. Спасибо, что ты переживаешь за моего отца.

Она повернулась, чтобы идти к Рикардо, но Шон остановил ее.

— Мы так и не решили, что нам делать.

— Идти вперед, конечно. Идти до конца. Так я обещала ему.

— А у тебя есть характер.

— Если и есть, то он достался мне от него, — ответила Клодия и пошла к отцу.

Кружка чая и полдюжины таблеток анальгина наконец привели Рикардо в чувство. Теперь он и вел себя, и говорил вполне естественно. О его дикой выходке больше никто не вспоминал, хотя у всех было тяжело на душе.

— Надо идти, Капо, — сказал Шон. — С каждой минутой Тукутела все дальше уходит от нас.

Они вновь побрели по насыпи, и порывистый, изменчивый ветер доносил до них запах болот, становившийся все сильнее.

— Вот почему еще слоны так любят болота, — Шон объяснял Рикардо. — Ветер здесь все время меняется, дует то в одну сторону, то в другую, поэтому к ним труднее подобраться незаметно.

Впереди показался просвет между деревьями. Шон остановился.

— Вот он — болотистый край Замбези. Уступ, на котором они стояли, походил на кончик хвоста морской змеи, плывущей по широким равнинам. Прямо перед ними этот хвост исчезал в том месте, где равнина сменялась бескрайними зарослями папируса и тростника.

Шон поднял бинокль и оглядел расстилающиеся перед ними болота. Казалось, зарослям тростника нет конца, но он уже когда-то пробирался через них и знал, что они перемежаются неглубокими заводями и пронизаны узкими вьющимися туннелями. Дальше, у самого горизонта, маячили крохотные островки — клочки земли, поросшие почти непроницаемыми темными кустами; сквозь линзы бинокля Шон различал даже кривые стволы и растрепанные макушки пальм.

Прошлый сезон выдался на редкость засушливым, и воды не должно быть больше, чем по пояс, но грязь будет черной и вязкой, а проходы между зарослями — гораздо глубже, чем обычно. Идти будет трудно, и не только из-за грязи и воды — тростники и водяные растения будут мешать, на каждом шагу цепляясь за ноги. Каждая миля, пройденная по болотам, стоит пяти; для слона же это родная стихия. Он любит грязь и воду. Они поддерживают его огромную тушу, а его ступни самой природой созданы, чтобы расплющиваться под его тяжестью, а потом сжиматься, с легкостью высвобождаясь из чавкающей слякоти.

Тукутела вполне мог питаться тростником, мягкими водяными растениями и болотной травой, а густые заросли кустов на островках разнообразят его рацион. Шаги по грязи и всплеск воды тут же предупредят его о приближении врага, а постоянно меняющийся ветер защитит от опасности, отовсюду донося до него запах преследователя. Да, куда бы ни забредал в своей жизни Тукутела, здесь охотиться на него было труднее всего.

Шон опустил бинокль.

— Это будет просто воскресный пикник, Капо. Считай, что его бивни уже висят у тебя над камином.

След старого слона тянулся до самого конца косы, затем спускался в заросли папируса, где волнующееся море зеленых стеблей бесследно поглощало его.

— Никто не найдет здесь следа. — Рикардо стоял на границе, где кончалась сухая, потрескавшаяся почва и начиналась болотная слякоть. — Никто не сможет отыскать здесь Тукутелу, — повторил он, глядя на болотный тростник выше человеческого роста. — Нет, никто.

— Твоя правда, никто его здесь не найдет, — согласился Шон. — Никто, кроме Матату.

Они стояли посреди разрушенной деревни, когда-то существовавшей на краю перешейка. Очевидно, ее обитатели были рыбаками и принадлежали к одному из маленьких племен, селившихся по берегам Замбези и находивших пропитание ловлей рыбы в ее мутных зеленых водах. Уцелели только шесты, на которых они вялили свой улов, обычно состоявший из сомов и лещей. Сейчас же все хижины были сожжены дотла.

Джоб осматривал окраину деревни; внезапно он свистом подозвал Шона. Когда тот подошел, Джоб склонился над каким-то предметом, лежащим в невысокой траве. Шону показалось на первый взгляд, что это куча тряпья. Потом он увидел кости, на которых кое-где еще оставались лохмотья иссохшей кожи.

— Когда? — спросил Шон.

— Должно быть, полгода назад.

— Как он умер?

Джоб присел на корточки перед человеческим скелетом. Когда он повернул череп, тот отделился от шейных позвонков, как переспелый плод. Джоб обхватил его ладонями, и череп, скаля зубы в усмешке, уставился на него пустыми глазницами.

— Пуля в затылок, — сказал Джоб. — А вот выходное отверстие. — Дыра в лобной кости была похожа на третий глаз.

Джоб положил череп обратно и зашел глубже в густую траву.

— Эй, тут еще один.

— Здесь побывали люди РЕНАМО, — высказал свое мнение Шон. — Искали рекрутов или вяленую рыбу, или и то и другое.

— А может, это было ФРЕЛИМО, которое искало РЕНАМО и решило допросить вот этих — при помощи автомата.

— Бедняги, — сказал Шон. — Им достается от обеих сторон. Здесь наверняка еще много их лежит — это те, кто успел выбежать из горящих хижин.

Они вернулись в деревню, и Шон сказал:

— Они были рыбаками, где-то должны быть их каноэ. Наверное, они спрятаны, но нам бы здорово пригодилось одно из них. Посмотри вон там, где растет папирус, и проверь кусты за деревней.

Шон отправился туда, где Рикардо и Клодия сидели, прижавшись друг к другу. Он вопросительно взглянул на нее, и Клодия кивнула ему, с надеждой улыбаясь.

— Папа неплохо себя чувствует. А где мы?

Шон высказал ей свои предположения о судьбе деревни.

— Зачем убивать невинных людей? — Клодия была в ужасе.

— В Африке сейчас не нужно особых доводов, чтобы убить кого-нибудь, — разве только заряженный автомат и желание его разрядить.

— Но какой вред они могли принести? — настаивала Клодия.

Шон пожал плечами.

— Укрывали мятежников, скрывали информацию, прятали еду, не давали позабавиться со своими женщинами — достаточно любого из этих преступлений. А чаще повода вообще не нужно.

Красный шар солнца мерцал сквозь болотный туман, так низко над верхушками папирусов, что Шон мог смотреть на него, не задирая головы.

— Мы не успеем уйти до темноты, — решил он. — Сегодня заночуем здесь, а завтра на заре тронемся в путь. Одно хорошо — в болотах Тукутела будет идти медленнее. Может, сейчас он всего в двух милях от нас. — Но при этих словах он думал о выстрелах Рикардо. Если слон их слышал, то он все еще бежит. Но какой смысл говорить об этом Рикардо? Все это время он оставался мрачным и подавленным.