Они сидели за одним столом с Финеасом, портье, и пятью другими гостями Тары, черными беженцами из Южной Африки, и разговор велся почти исключительно на левацком жаргоне. Правительство, членом которого был любимый отец Изабеллы, именовалось не иначе как «расистским режимом», и Майкл принял оживленное участие в обсуждении перераспределения богатства и возвращения земли тем, кто на ней работает, после того как будет основана Народная Демократическая Республика Азания. Изабелле хотелось крикнуть: «Черт побери, Майки, они говорят о Вельтевредене и о шахте «Серебряная река»! Это террористы и революционеры, и единственная их цель – уничтожить нас и наш мир!»

Когда подали хлеб с маслом, она не вытерпела.

– Прости, Тара, – прошептала она. – У меня ужасно болит голова, мне нужно вернуться в «Дорчестер» и лечь.

Она была так бледна и подавлена, что Тара возражала только для вида и была искренне озабочена. Изабелла отказалась от того, чтобы Майкл ее сопровождал.

– Не хочу портить вам веселье. Ты не видел матушку… Тару… очень давно. Я поймаю такси.

Может, усталость действительно ослабила ее, но она обнаружила, что в такси плачет от досады, стыда, ярости.

– Будь она проклята! Чтоб ей провалиться! – шептала Изабелла. – Она опозорила и обесчестила нас, папу, и бабулю, и меня, и всю семью.

Добравшись до своего номера, она заперла дверь, бросилась на кровать и потянулась за телефоном.

– Коммутатор, я хочу поговорить с Йоханнесбургом в Южной Африке…

Она прочла номер из своей записной книжки.

Ждать пришлось меньше получаса, и голос с замечательным, домашним, африкаанским выговором произнес:

– Главное полицейское управление, Бюро государственной безопасности.

– Я хочу поговорить с полковником Лотаром Делареем.

– Деларей.

Несмотря на разделяющие их тысячи миль, его голос звучал четко и ясно, и мысленно она снова увидела его обнаженным на рассветном берегу, похожим на греческую статую спортсмена, но с горящими золотыми глазами, и прошептала:

– О Боже, Лотти, как я по тебе соскучилась! Я хочу домой. Здесь отвратительно.

Он говорил спокойно, утешая и уговаривая, а когда она успокоилась, приказал:

– Рассказывай.

– Ты был прав. Все, что ты сказал, правда вплоть до маленького коричневого ублюдка, и эти люди все революционеры и террористы. Что нужно, Лотти? Я сделаю все, что ты скажешь.

– Я хочу, чтобы ты провела там не меньше двух недель. Можешь звонить мне ежедневно, но ты должна остаться. Обещай, Белла.

– Хорошо, но, Боже, как я скучаю по тебе и по дому!

– Слушай, Белла. Я хочу, чтобы ты при первой же возможности пошла в «Дом Южной Африки». Никому не говори, что ты туда пошла, даже брату Майклу. Спроси полковника ван Вурена, военного атташе. Он покажет тебе фотографии и попросит опознать людей, которых ты встретила.

– Хорошо, Лотти… но я уже два раза сказала, как я по тебе соскучилась, а ты, свинья, молчишь и молчишь.

– Я думал о тебе каждый день с твоего отъезда, – сказал Лотар. – Ты прекрасна, и забавна, и заставляешь меня смеяться.

– Дальше, дальше, – взмолилась Изабелла. – Говори, говори!

Адриан ван Вурен оказался полным, добродушным человеком, больше похожим на дружелюбно настроенного фермера из Свободной республики, чем на сотрудника секретной службы. Он отвел Изабеллу в кабинет его превосходительства, знакомого с Шасой, и они несколько минут поболтали. Посол пригласил Изабеллу на скачки в Аскоте в следующую субботу, но полковник ван Вурен виновато вмешался:

– Мисс Кортни как раз сейчас выполняет для нас небольшое поручение, ваше превосходительство. Неразумно предавать огласке ее связи с посольством.

– Хорошо, – неохотно согласился посол. – Но вы ведь придете к нам на ланч, мисс Кортни? Нечасто на наших сборищах встретишь такую красивую девушку.

Ван Вурен провел ее по посольству, показал произведения искусства и наконец привел в свой кабинет на третьем этаже.

– А теперь, дорогая, нам надо поработать.

У него на столе лежала груда альбомов с фотографиями мужчин и женщин. Они с Изабеллой уселись рядом, ван Вурен перелистывал страницы и отмечал расплывчатые снимки тех, кого она встретила в отеле «Лорд Китченер».

– Вы облегчите нам работу, если мы будем знать их имена, – заметил ван Вурен и показал снимок Финеаса, портье.

– Да, это он, – подтвердила Изабелла, и ван Вурен заглянул в отдельную папку.

«Финеас Мофосо. Родился в 1941 году. Член ПАК. Осужден 16 мая 1961 года за насилие в общественном месте. Нарушал условия содержания. Нелегально эмигрировал в конце 1961 года. В настоящее время находится в Соединенном Королевстве».

– Мелкая рыбешка, – хмыкнул ван Вурен, – но часто мелочь приводит к крупной рыбе.

Он предложил отвезти Изабеллу в «Дорчестер» в машине посольства.

– Спасибо, я лучше пройдусь.

Она в одиночестве выпила чаю в «Фортнуме и Мэйсоне» [316], а когда вернулась в отель, Майкл был вне себя от беспокойства.

– Ради Бога, Майки, я не ребенок. Я могу о себе позаботиться. Мне просто захотелось погулять в одиночестве.

– Мама сегодня вечером устраивает ради нас прием в «Лорде Китченере». Она хочет, чтобы мы были еще до шести.

– Ты хочешь сказать «Тара», а не мама, и «Лорди», а не «Лорд Китченер». Не будь таким буржуазным и колониальным, милый Майки.

В гостиной «Лорди» на этот прием Тары собрались не менее пятидесяти человек. Она предоставила в неограниченном количестве горькое пиво и испанское красное вино, чтобы запивать незабываемые блюда ирландского повара. Майкл с головой ушел в разговоры. Каждый раз он становился центром оживленно жестикулирующей группы. Изабелла села в углу гостиной и с отчужденным ледяным высокомерием отбивала любые попытки гостей познакомиться поближе, в то же время запоминая их имена и лица, когда Тара знакомила ее с ними.

Через час дымный спертый воздух и бесконечные разговоры, подкрепленные дешевым испанским вином, начали ее угнетать, Изабелле в глаза словно насыпали песку, и в висках тупо заломило. Тара исчезла, а Майкл по-прежнему забавлялся. «Сегодня это мой патриотический долг», – решила Изабелла и скользнула к двери, стараясь, чтобы Майкл не заметил ее ухода.

Минуя пустую стойку портье, она услышала голоса за матовой стеклянной дверью крошечного кабинета Тары и почувствовала угрызения совести. «Я ведь не могу уйти, не поблагодарив маму, – решила она. – Прием был ужасный, но она так старалась, а я почетная гостья».

Она проскользнула за стойку и уже собиралась постучать в дверь, когда услышала слова матери:

– Но, товарищ, я не ждала сегодня вашего прихода.

Слова были обычные, а вот тон, которым их произнесла Тара, – вовсе нет. Тара была не просто возбуждена – она боялась, очень боялась.

Ей ответил мужской голос, но такой тихий и хриплый, что Изабелла не разобрала ни слова, а потом Тара сказала:

– Но ведь они мои дети. Это совершенно безопасно.

На этот раз мужчина ответил громче.

– Нет ничего безопасного, – сказал он. – Они также дети вашего мужа, а ваш муж – член правительства фашистского расистского режима. Сейчас мы уйдем и придем позже, когда их не будет.

Изабелла действовала, повинуясь чутью. Она метнулась в вестибюль и через входную дверь – на улицу. Узкая улица была уставлена припаркованными машинами; одна из них – фургон доставки – была достаточно велика, чтобы за ней спрятаться.

Через несколько минут вслед за ней из отеля вышли двое мужчин. Оба были в темных плащах-дождевиках, но с непокрытыми головами. Они быстро, бок о бок, пошли по направлению к Кромвель-роуд, и когда поравнялись с тем местом, где она присела за фургоном, свет уличного фонаря упал на их лица.

Ближе к ней оказался чернокожий с сильным решительным лицом, широким носом и толстыми африканскими губами. Его белый спутник был гораздо старше. Плоть у него бледная, как замазка, и такая же мягкая и бесформенная. Волосы черные, прямые и безжизненные. Они свисают на лоб, а глаза под ними темные и бездонные, как лужи смолы, – и Изабелла поняла, почему испугалась мать. Этот человек внушал ужас.