Через несколько минут пожилые и средних лет избиратели в передних рядах, опасаясь назревающего инцидента, помогли женам подняться и под насмешливые выкрики молодых людей направились к выходу.

Неожиданно Тара Кортни рядом с Шасой вскочила. Покраснев от гнева, вбивая в избирателей жесткий, как штык, взгляд, она закричала:

– Что вы за люди? Разве это честно? Вы называете себя христианами; так где ваша христианская милость? Дайте человеку шанс!

Ее голос услышали, а ее яростная красота остановила молодых людей. Пробудилась рыцарственность, и несколько человек, глуповато улыбаясь, сели на место. Шум начал стихать. Но тут поднялся рослый брюнет и обратился к ним:

– Kom kerels, давайте, парни, проводим этого южанина в Англию, где его место!

Шаса знал этого человека, одного из местных организаторов Националистической партии. В 1936 году он входил в олимпийскую сборную, а почти всю войну провел в лагере для интернированных. Теперь он был старшим лектором на юридическом факультете Стелленбосского университета. Шаса обратился к нему на африкаансе:

– Верит ли минхеер Рольф Стандер в главенство закона и в свободу слова?

Но закончить он не смог: был пущен первый снаряд. Он по высокой дуге прилетел из глубины зала и разорвался на столе перед Тарой – коричневый бумажный пакет с собачьим калом, и сразу началась бомбардировка гнилыми фруктами, рулонами туалетной бумаги, дохлыми цыплятами и гнилой рыбой.

Сторонники Объединенной партии в передних рядах встали и стали призывать к порядку, но Рольф Стандер подзадоривал своих людей, и те устремились в бой. Опрокидывались стулья, кричали женщины, мужчины дрались и падали друг на друга.

– Не отставай! – велел Шаса Таре. – Держись за мое пальто!

Он начал пробираться к выходу, отбрасывая тех, кто пытался преградить ему путь. Один из сбитых правым хуком Шасы жалобно крикнул с пола:

– Эй, парень, я на твоей стороне! – но Шаса потащил за собой Тару, вывел ее в боковую дверь, и они побежали к «паккарду».

Оба молчали, пока Тара не вывела машину на главную дорогу и зажженные фары не направились в сторону темного массива Столовой горы. Тогда она спросила:

– Скольких ты уложил?

– Трех с их стороны, одного – с нашей. – И они нервно и облегченно рассмеялись.

– Похоже, предстоит большая потеха.

Выборы 1948 года проходили в обстановке все возрастающего ожесточения. Ощущение, что страна подошла к какому-то роковому распутью, усиливалось.

Люди Сматса были в ужасе от того, какое глубокое чувство вызвал национализм у африкандеров, и оказались совершенно не готовы к почти военной мобилизации сил Националистической партией.

Черных с правом голоса насчитывалось совсем немного, а среди белых избирателей африкандеры составляли меньшинство. Сматс рассчитывал на поддержку англоговорящего электората и на умеренную африкандерскую фракцию. С приближением дня выборов эта поддержка ослабевала под давлением националистической истерии, и Объединенная партия погрузилась в уныние.

За три дня до выборов Сантэн в своем новом саду присматривала за разбивкой клумб под желтые розы, когда из дома торопливо пришел секретарь.

– Звонит мистер Дугган, мэм.

Эндрю Дугган, издатель «Капского Меркурия», самой многотиражной англоязычной газеты в Кейпе, был другом Сантэн и регулярно бывал у нее в гостях, но впервые пришел без предварительной договоренности. Волосы Сантэн были в беспорядке, хотя она повязала их платком, она раскраснелась, вспотела и была не накрашена.

– Скажите, что меня нет дома, – приказала она.

– Мистер Дугган шлет свои извинения, но дело чрезвычайной важности. Он использовал выражение «жизнь и смерть», мэм.

– Ну хорошо. Скажите, что я буду через пять минут.

Она сменила брюки и свитер на утреннее платье, несколько раз прикоснулась к коже пуховкой и пошла в гостиную, где у французского окна стоял Дугган и смотрел на Атлантический океан. Сантэн поздоровалась с ним не так экспансивно, как обычно, и не подставила щеку для поцелуя – это был маленький знак ее неудовольствия. Эндрю начал извиняться.

– Я знаю, что вы чувствуете, Сантэн, с моей стороны дерзость нагрянуть так, но мне нужно обязательно поговорить с вами, а по телефону я не могу. Пожалуйста, скажите, что вы меня простили.

Она смягчилась и улыбнулась.

– Вы прощены, и в доказательство предлагаю чашку чая.

Она налила чая «пекое», принесла тонкую, как бумага, фарфоровую чашку – «роял-далтоновскую»[206] – и села рядом с ним на диван.

– Жизнь и смерть? – спросила она.

– Точнее – жизнь и рождение.

– Вы меня заинтриговали. Пожалуйста, продолжайте, Энди.

– Сантэн, я получил необычайные сведения, подтвержденные документами, которые на первый взгляд кажутся подлинными. Если они действительно подлинные, я вынужден буду опубликовать эту информацию. Это касается вас и вашей семьи, но в особенности вас и Шасы. Сведения чрезвычайно опасные…

Он замолчал и посмотрел на нее, ожидая разрешения продолжить.

– Продолжайте, пожалуйста, – сказала Сантэн со спокойствием, которого не чувствовала.

– Не входя в подробности, Сантэн, нам говорят, что ваш брак с Блэйном – первый и единственный… – Сантэн почувствовала, как на нее обрушивается свинцовая тяжесть отчаяния, – из чего, разумеется, следует, что Шаса незаконнорожденный.

Она подняла руку, останавливая его.

– Ответьте мне на один вопрос. Ваш информатор – кандидат Националистической партии от округа Готтентотская Голландия или один из его агентов. Моя догадка верна?

Он слегка склонил голову в знак согласия, но сказал:

– Мы не раскрываем свои источники. Такова политика нашей газеты.

Они долго молчали, и Эндрю Дугган незаметно разглядывал ее лицо. Какая удивительная женщина, неукротимая даже перед лицом катастрофы. Его печалило то, что именно ему выпало разбить ее мечты. Он догадывался о ее амбициях и сочувствовал им. Шаса Кортни многое мог дать стране.

– Документы, конечно, у вас? – спросила Сантэн. Он отрицательно покачал головой.

– Мой источник удерживает их, дожидаясь моего обещания, что я опубликую статью до выборов.

– И вы дадите такое обещание?

– Если вы никак не сможете опровергнуть обвинения, мне придется это напечатать. Это материал, представляющий общественный интерес.

– Дайте мне время до завтрашнего утра, – попросила она и, видя, что он колеблется, добавила: – В порядке личного одолжения, Энди.

– Хорошо, – согласился он. – По крайней мере это я обязан для вас сделать. – Он встал. – Простите, Сантэн, я и так отнял у вас слишком много времени.

Как только Эндрю Дугган ушел, Сантэн поднялась наверх, приняла ванну и переоделась. Через полчаса она была за рулем «даймлера» и направлялась в город Стелленбос.

Она остановилась перед адвокатской конторой «Ван Шоор и Деларей» в шестом часу, но, толкнув дверь, увидела одного из партнеров, задержавшегося позже обычного.

– Минхеер Деларей сегодня ушел домой чуть пораньше. Он взял с собой документы для работы.

Дом был приятный, но скромный, на участке в акр, на берегу реки, рядом с большим поместьем Ланцерака. Кто-то очень старательно позаботился о саде, и даже в это время года, когда в горах уже выпал снег, там было полно цветов.

Дверь открыла женщина, рослая, светловолосая, с тяжелым красивым лицом и полной грудью. Улыбка ее была сдержанной, и дверь она открыла только наполовину.

– Я хотела бы поговорить с минхеером Делареем, – сказала Сантэн на африкаансе. – Передайте ему, что приехала миссис Малкомс.

Женщина оставила Сантэн в гостиной с темно-красными обоями, бархатными портьерами и тяжелой тевтонской мебелью. Сантэн слишком нервничала, чтобы сесть. Она стояла посреди комнаты и рассматривала картины над очагом, не видя их, пока не почувствовала, что на нее кто-то смотрит.