— Я в отчаянии: я вас тоже очень люблю. Но не могу ничего объяснить. Если я это сделаю, будет уничтожена сама цель моей поездки. Считайте это паломничеством, которое я дала обет совершить. Вот все, что я могу вам сказать.

Гарри встал из-за стола, подошел к высокому окну библиотеки и остановился, сложив руки за спиной и глядя на освещенный солнцем сад.

— Сколько вы будете отсутствовать?

— Сама не знаю, — тихо ответила она. — Несколько месяцев… может, дольше.

Он опустил голову и вздохнул.

А когда вернулся к столу, был печален, но смирился с ее решением.

— Чем я могу помочь?

— Ничем, папа. Заботьтесь о Шасе, пока меня не будет, и простите меня за то, что не могу вам все рассказать.

— Деньги?

— У меня есть деньги — мое наследство.

— Рекомендательные письма? По крайней мере это вы позволите мне для вас сделать?

— О, это была бы неоценимая помощь, спасибо.

С упрямицей Анной договориться оказалось не так легко. Она в общем подозревала, что задумала Сантэн, и страшно рассердилась.

— Я не могу отпустить тебя. Ты навлечешь катастрофу на себя и на всех нас. Хватит этого безумия. Избавься от него, как я предлагала, быстро и навсегда.

— Нет, Анна, я не могу убить собственного ребенка. Ты меня не заставишь…

— Я запрещаю тебе уезжать!

— Нет. — Сантэн подошла к ней и поцеловала. — Ты ведь знаешь, что это не в твоей власти. Просто обними меня и присмотри за Шасой, пока меня не будет.

— Но по крайней мере скажи Анне, куда ты отправляешься!

— Больше никаких вопросов, дорогая Анна, только пообещай, что не поедешь за мной и помешаешь папе Гарри сделать это: ты ведь понимаешь, что он узнает, если поедет.

— Злая, упрямая девчонка! — Анна заключила ее в медвежьи объятия. — Если ты не вернешься, то разобьешь старой Анне сердце.

— Не смей так говорить, глупая старая ворчунья!

Запах пустыни похож на запах, возникающий при ударе кремня о сталь; Сантэн различала сквозь тяжелый угольный дым паровоза этот сухой запах гари. Колеса ритмично постукивали, вагон покачивался в том же ритме.

Сантэн сидела в углу маленького купе на зеленом кожаном сиденье и смотрела в окно. К далекому горизонту уходила плоская желтая равнина, высоко в небе над горизонтом синели смутные очертания гор. На равнине паслись стада антилоп-прыгунов, и когда локомотив давал резкий гудок, животные мгновенно растворялись в желтовато-коричневом дыме и убегали к горизонту. Антилопы, оказавшиеся ближе остальных к вагону, высоко подпрыгивали, и Сантэн с болью вспомнила маленького О’ва, который подражал им, умело выгибая спину и пригнув голову.

Потом боль прошла, осталась только радость воспоминаний. Сантэн улыбалась, глядя в пустыню.

Огромные пространства, обожженные солнцем, словно притягивали ее душу, как магнит железо, и она почувствовала, как в ней нарастает ожидание, своеобразное волнение, которое испытывает путник, когда, возвращаясь, оказывается в последней миле от дома.

Позже вечерние тени раскрасили равнину оттенками нежно-лилового, придав окружающему четкие очертания. Из-за зыбкой стены жаркого зеркала миража показались волнистые холмы и пригорки. От этого строгого и величественного зрелища у Сантэн вновь захватило дух. Она внезапно поняла, что безмерно счастлива.

На закате она набросила на плечи пальто и вышла на открытый балкон в конце вагона. Солнце, пыльно-красное и оранжевое, село, и на пурпуре ночи показались звезды. Сантэн посмотрела вверх и увидела две звезды: Майкла и свою, и только призрачные Магеллановы Облака между ними.

«Я не смотрела на небо с тех пор, как покинула дикие земли, — подумала она, и неожиданно зеленые поля родной Франции и роскошные пологие холмы Зулуленда превратились в слабое блеклое воспоминание. — Вот где мое место. Теперь мой дом — пустыня».

На вокзале в Виндхуке ее встретил адвокат Гарри Кортни. Она телеграфировала ему перед тем, как поезд вышел из Кейптауна. Его звали Абрахам Абрахамс, это был франтоватый человечек, лопоухий, с острым проницательным взглядом, очень похожий на миниатюрную пустынную лису. Он отмахнулся от рекомендательного письма Гарри, которое протянула ему Сантэн.

— Моя дорогая миссис Кортни, на территории все вас знают. История ваших невероятных приключений пленила наше воображение. Искренне могу сказать, что вы живая легенда и что я считаю великой честью возможность помочь вам.

Он отвез ее в отель «Кайзерхоф» и, убедившись, что она устроилась, на несколько часов оставил, давая ей возможность принять ванну и отдохнуть.

— Угольная пыль проникает всюду, даже в поры, — сочувственно сказал он.

Когда он вернулся и они сидели в вестибюле и пили чай, он спросил:

— Ну-с, миссис Кортни, чем могу быть полезен?

— У меня есть список, длинный список. — Она протянула ему лист. — Как видите, прежде всего я хочу, чтобы вы нашли мне одного человека.

— Ну, это не трудно. — Он просматривал список. — Этот человек известен почти так же, как вы.

Дорога была неровной, ухабистой, выложенной битым камнем. Куски были острыми, как нож. Длинные ряды черных работников, голых по пояс и блестящих от пота, специальными отбойными молотками дробили скалы, превращая их в обломки и выравнивая дорогу. Они расступались, опираясь на молоты, и Сантэн медленно проезжала на пыльном «форде» Абрахамса, подскакивая на неровных камнях, а когда выкрикивала вопрос, рабочие улыбались и показывали вверх.

Дорога взбиралась в горы все круче, склоны были теперь столь опасны, а уклон — так велик, что в одном месте Сантэн остановилась, развернула автомобиль и стала продвигаться вверх задним ходом. Наконец она остановилась, потому что дальше ехать было нельзя.

Ей навстречу бежал готтентот-десятник, размахивая красным флагом.

— Осторожней, миссус! Сейчас будут взрывать!

Сантэн остановила машину на обочине недостроенной дороги под вывеской:

Она встала, чтобы размять длинные ноги. На ней были брюки, мужская рубашка и сапоги. Десятник смотрел на ее ноги, пока она не фыркнула:

— Довольно. Идите работайте, не то узнает ваш босс.

Она сняла с головы шарф и встряхнула волосами. Потом смочила тряпку в воде из холодильника, который висел на борту «форда», и стерла пыль с лица. От Виндхука досюда пятьдесят миль, а выехала она еще до рассвета. Сантэн достала с заднего сиденья плетеную корзину и поставила рядом с собой, а сама села на подножку машины. Шеф-повар отеля снабдил ее сэндвичами с ветчиной, яйцами и бутылкой холодного сладкого чая, и она неожиданно почувствовала, что очень проголодалась.

За едой Сантэн смотрела на открытую равнину далеко внизу. Она совсем забыла, как блестит на солнце трава — точно серебряная парча, неожиданно вспомнила длинные светлые волосы, которые блестят так же, и, сама того не желая, почувствовала тяжесть внизу живота; соски затвердели и встали торчком.

Она устыдилась своей слабости и строго сказала себе: «Я его ненавижу и ненавижу его семя во мне». Словно услышав, ребенок пошевелился — глубоким тайным движением, и ее ненависть дрогнула, как пламя свечи на ветру.

«Я должна быть сильной, — сказала себе Сантэн, — должна быть непреклонной — ради Шасы».

За ней, в верхней части тропы, послышался резкий предупреждающий свист, и наступила хрупкая выжидательная тишина. Сантэн невольно напряглась в ожидании взрыва. Она встала и заслонила глаза.

Земля у нее под ногами вдруг подпрыгнула, взрывная волна ударила по барабанным перепонкам. В голубое небо пустыни высоко поднялся столб пыли, и гора разделилась, словно под ударом гигантского топора. Слои серо-синего сланца отделились от склона и текучей лавиной покатились в долину внизу. Эхо взрыва перепрыгивало от холма к холму, постепенно затихая; облако дыма постепенно рассеивал ветер.