Он двинулся быстрым шагом в сторону Хай-Уэлда, но далеко обогнул поместье. Было уже за полночь, но Джим все же не хотел случайно наткнуться на отца или дядю Дориана. Новости о его проделке достигли их ушей почти в тот же миг, как он вытащил девушку из моря. Среди зрителей на берегу он видел много слуг и освобожденных рабов из поместья. И не мог теперь встречаться с отцом. «Тут мы сочувствия не дождемся, – думал он. – Отец попытается заставить меня отдать Луизу полковнику». Джим направился к строениям на краю загона. Спешился под деревьями и протянул повод Драмфайра Луизе.

– Оставайся здесь. Я скоро вернусь.

Он подошел к самой большой хижине с обмазанными глиной стенами и свистнул. Последовала долгая пауза, потом за овчиной, которая закрывала окно вместо занавески, загорелась лампа. Зловонную ткань откинули, и из окна подозрительно высунулась темная голова.

– Кто здесь?

– Баккат, это я.

– Сомойя! – На лунный свет вышел человек в грязном одеяле, обернутом вокруг пояса. Маленький, как ребенок, кожа блестела в лунном свете янтарем. У него были плоские черты и своеобразные, по-азиатски раскосые глаза. Это бушмен, способный выслеживать сбежавшее животное на расстоянии в пятьдесят лиг по пустыне и горам, в бурю и дождь. Он улыбнулся Джиму, и его глаза почти скрылись в сетке морщин. – Да улыбнется тебе Кулу-Кулу, Сомойя.

– И тебе тоже, старый друг. Созови остальных пастухов. Соберите стада и прогоните их по всем дорогам. Особенно по дорогам, ведущим на восток и на север. Я хочу, чтобы они выглядели как вспаханное поле. Никто не должен увидеть мои следы, когда я уйду, даже ты. Понял?

Баккат рассмеялся.

– О, ja, Сомойя. Я тебя хорошо понял. Мы все видели, как толстый солдат гнался за тобой, когда ты увозил красивую девушку. Не волнуйся! К утру не останется ни одного твоего следа.

– Молодчина! – Джим похлопал его по спине. – Я ухожу.

– Я знаю, куда ты собрался. Пойдешь по Дороге Грабителей? – Дорога Грабителей – легендарный путь спасения, по которому уходили из колонии беглецы и преступники. – Никто не знает, куда она ведет, потому что никто не вернулся. Духи предков разговаривали со мной сегодня ночью, и моя душа жаждет дикого приволья. У тебя найдется для меня место?

Джим рассмеялся.

– Иди со мной, буду рад тебе, Баккат. Я знаю, что ты сможешь найти меня где угодно. Ты выследил бы призрак на раскаленных камнях ада. Но сначала сделай то, что должен сделать здесь. Скажи отцу, что со мной все в порядке. Скажи матери, что я ее люблю.

И он побежал назад, туда, где ждали Луиза и лошади.

Они выступили в путь. Буря утихла, ветер улегся, закатная луна склонилась к горизонту, прежде чем они добрались до подножия холмов. Джим остановился у стекающего с них ручья.

– Здесь мы отдохнем и напоим лошадей, – сказал Джим Луизе. Он не предложил ей помощь, но она спрыгнула легко, как кошка, и повела кобылу поить. У них с Трухарт как будто уже установилось взаимопонимание. Потом Луиза одна пошла в буш. Он хотел крикнуть ей вслед, предупредить, чтобы не уходила далеко, но сдержался.

Винная фляжка полковника наполовину опустела. Джим улыбнулся и встряхнул ее. «Кайзер, должно быть, прикладывался к ней с самого утра», – подумал он и пошел к ручью, чтобы разбавить содержимое. Он слышал, как девушка пробирается через кусты и, все еще не видная за камнями, спускается к воде. Послышался всплеск.

– Черт меня побери, если эта безумная женщина не вздумала купаться.

Он покачал головой и вздрогнул при этой мысли. В горах все еще лежит снег, и ночь холодная. Вернувшись, Луиза села на камень на краю пруда – не слишком близко к нему, но и не слишком далеко. Волосы ее были влажны, и она принялась их расчесывать. Он узнал гребень из черепахи. Подошел к ней и протянул фляжку с вином. Девушка немного подождала, потом отпила.

– Это было приятно, – сказала она, словно предлагая мир, и продолжила расчесывать волосы, ниспадавшие почти до пояса. Он молча смотрел, но Луиза больше не глядела в его сторону.

Над водой на бесшумных крыльях пролетела рыбачащая сова, как гигантский мотылек. Охотясь в последних лучах луны, она выхватила из воды маленькую желтую рыбу и села на ветку сухого дерева на противоположном берегу. Рыба дергалась в ее когтях, сова вырывала из ее спины куски мяса.

Луиза отвернулась. А когда заговорила, ее голос звучал негромко, слабый акцент стал заметнее.

– Не думай, что я не благодарна тебе за заботу. Я знаю, ты рискуешь жизнью и, может быть, большим, чтобы помочь мне.

– Да ты пойми – у меня дома целый зверинец, – легко ответил он. – Нужно было только небольшое добавление. Маленький ежик.

– Пожалуй, ты имеешь право называть меня так, – сказала она и снова отпила из фляжки. – Ты ничего обо мне не знаешь. Того, что я пережила, тебе никогда не понять.

– Ну, кое-что о тебе я знаю. Я видел, ты храбрая и решительная. Видел, каково было и как пахло на борту «Золотой чайки». Может, я и смогу понять, – ответил он. – Во всяком случае постараюсь.

Он повернулся к ней и почувствовал, как сжалось сердце: по ее щекам катились слезы, серебряные в лунном свете. Ему хотелось броситься к ней и крепко обнять, но он помнил ее слова: «Никогда больше не трогай меня так».

Вместо этого он сказал:

– Нравится тебе или нет, но я твой друг. И хочу понять.

Ладонью маленькой изящной руки она вытерла щеки и сидела, сгорбившись под плащом, бледная и безутешная.

– Но одно я должен знать, – сказал Джим. – У меня есть двоюродный брат по имени Мансур. Он мне ближе родного брата. Он сказал, что, может быть, ты убийца. Это жжет мне душу. Я должен знать. Ты убийца? Поэтому ты оказалась на борту «Золотой чайки»?

Она медленно повернулась к нему и обеими руками развела волосы, чтобы он мог видеть ее лицо.

– Мои родители умерли во время чумы. Я своими руками выкопала их могилы. Клянусь тебе, Джим Кортни, своей любовью к ним и могилами, в которых они лежат, что я не убийца.

Он с облегчением вздохнул.

– Я тебе верю. Можешь больше ничего не рассказывать.

Она снова отпила и протянула фляжку ему.

– Больше не давай мне. Это размягчает сердце, а я должна быть сильной, – сказала она. Они сидели молча. Джим уже собирался сказать, что им нужно углубиться в горы, но она вдруг прошептала – так тихо, что он засомневался, заговорила ли она. – Был мужчина. Богатый и влиятельный мужчина, которому я верила, как когда-то верила отцу. Он делал со мной такое, что я не хочу никому рассказывать.

– Не нужно, Луиза. – Он протянул руку, чтобы остановить ее. – Не говори.

– Я тебе обязана жизнью и свободой. Ты имеешь право знать.

– Пожалуйста, перестань. – Ему хотелось вскочить и убежать в кусты, чтобы не слышать ее слов. Но он не мог шевельнуться. В этот момент он был уже как под гипнозом, как мышь перед раскачивающейся коброй.

Все тем же детским, спокойным тоном она продолжила:

– Я не стану рассказывать тебе, что он со мной делал. И никому не расскажу этого. Но теперь я не могу позволить прикоснуться к себе ни одному мужчине. Когда я попыталась сбежать от него, он приказал своим слугам спрятать в моей комнате драгоценности. Потом их нашли. Меня отвели в суд в Амстердаме. Моего обвинителя даже не было в зале суда, когда меня приговорили к пожизненной каторге. – Оба долго молчали. Потом Луиза снова заговорила: – Теперь ты знаешь обо мне все, Джим Кортни. Знаешь, что я грязная, сломанная и выброшенная игрушка. Что ты теперь хочешь делать?

– Я хочу убить его, – сказал наконец Джим. – Если я когда-нибудь встречу этого человека, я его убью.

– Я говорила с тобой честно. И ты говори со мной честно. Будь уверен в том, чего хочешь. Я сказала, что не позволю ни одному мужчине прикоснуться к себе. Сказала, кто я. Хочешь отвезти меня назад на Добрую Надежду и отдать полковнику Кайзеру? Если да, я готова вернуться с тобой.

Он не хотел, чтобы она видела его лицо. С самого раннего детства никто не видел его плачущим. Джим вскочил и пошел седлать Трухарт.