Она открыла рот, собираясь сказать, что предпочтет сына, но для обоих это была чересчур болезненная тема.

Вместо этого она улыбнулась.

— И красивое платье. Последние месяцы я хожу в лохмотьях. — Она сжала его руку. — О Том, как приятно будет снова вернуться в цивилизацию! Даже ненадолго.

Абд Мухаммад аль-Малик, калиф оманский, умирал в своем дворце в Маскате, и даже лучшие врачи не могли понять причины его загадочной болезни. Они очищали ему желудок, пока из заднего прохода не закапала кровь. Они вскрыли ему жилы на руках и выпускали кровь, пока лицо правителя не осунулось, а глаза не ввалились. Ему обожгли грудь и спину горячим железом, чтобы выжечь болезнь, но все было тщетно.

Болезнь обнаружилась вскоре после возвращения принца Заяна аль-Дина из долгого паломничества в Мекку и другие святые места ислама, в которое его отправил отец в наказание за предательство.

Вернувшись в Маскат, Заян аль-Дин самым жалобным образом принялся молить отца о прощении. Он рвал свою красивую одежду и резал себе щеки и грудь острым ножом. Он посыпал голову пылью и пеплом и в присутствии отца ползал на четвереньках, умоляя о прощении.

Аль-Малик сошел со Слонового Трона, поднял сына на ноги и полой своего одеяния вытер с его лица кровь и грязь.

А потом поцеловал его в губы.

— Ты мой сын, и хотя однажды я едва не потерял тебя, ты ко мне вернулся, — сказал он. — Иди умойся и переоденься. Надень синюю одежду царского дома Омана и займи свое место по правую руку от меня.

Вскоре у калифа начались ужасные головные боли, после которых он чувствовал себя слабым, сонным и не вполне ориентировался в происходящем. Затем начались судороги и приступы рвоты. У калифа болел живот, и его испражнения были черными и густыми, а моча красной от крови.

Врачи лечили калифа, стараясь добиться улучшения, но болезнь обострялась. У него посинели ногти. Волосы и борода лезли клочьями. Он погружался в беспамятство, и плоть его таяла, так что вскоре лысая голова стала напоминать череп.

Зная, что конец близок, тридцать сыновей калифа собрались у его ложа в темной спальне с закрытыми ставнями. Старший сын Заян аль-Дин сидел ближе всех и молился Аллаху о выздоровлении батюшки.

Однажды между молитвами Заян аль-Дин поднял полные слез глаза и печально взглянул на своего сводного брата. Ибн аль-Малик Абубакер был сыном одной из наложниц калифа. С дней отрочества в зенане на острове Ламу он был верным товарищем Заяна аль-Дина. Ввиду незначительного положения Абубакеру грозила опасность совсем погрузиться в забвение. Но в пустыне говорят: каждому человеку нужен верблюд, чтобы нести его по пескам. Заян аль-Дин стал верблюдом Абубакера. Абубакер намерен был на спине старшего сводного брата дорваться до власти. Он также понимал, что Заян аль-Дин нуждается в нем, ведь Абубакер был верным слугой, умным и изобретательным, преданным брату. Он был рядом с Заяном аль-Дином в битве под Маскатом и пытался защитить его, когда были разгромлены оттоманские турки, но получил удар копьем в грудь и был сброшен с коня.

После битвы он оправился от раны и получил прощение нового калифа: аль-Малик всегда был щедр и великодушен к своим сыновьям. Но вместо того чтобы быть благодарным за милосердие, Абубакер исходил злобой и негодованием. Как и Заян аль-Дин, он был честолюбив и коварен, прирожденный заговорщик, жадный до власти. Он знал, что, несмотря на прощение, калиф будет помнить о его предательстве до конца своих дней. «Пусть же этих дней будет немного», — подумал он, посмотрел через заполненную людьми и дымом курений спальню и поймал взгляд Заяна аль-Дина. Брат едва заметно кивнул, и Абубакер опустил глаза и погладил усы в знак того, что понял.

Именно Абубакер раздобыл горький белый порошок, который теперь делал для них свое дело. Один из врачей, лечивших больного калифа, был человеком Абубакера.

Принимаемый малыми дозами, яд накапливался в теле жертвы, так что недомогание становилось все острее. Абубакер про себя согласился с братом: пора дать калифу смертельную дозу и покончить с ним.

Абубакер прикрыл лицо черной кефией, словно скрывая горе, и улыбнулся. Завтра в этот час его старший брат Заян аль-Дин воссядет на Слоновый Трон. А он, ибн аль-Малик Абубакер, станет во главе армии и флота Омана. Заян аль-Дин пообещал ему это, а также титул имама и два лакха рупий из сокровищницы калифа. Абубакер всегда видел себя могучим воином и знал, что наконец его звезда поднимается и начинает ярко гореть.

— И все благодаря моему святому брату Заяну аль-Дину, да ниспошлет Аллах на его голову десять тысяч благословений, — прошептал он.

Вечером врачи дали калифу лекарство, чтобы облегчить ему сон и защитить от нападения демонов ночи. Аль-Малик кашлял, лекарство текло по подбородку, но врачи держали его голову и влили снадобье ему в горло до последней капли.

Он бледный лежал на подушке так тихо, что врачи дважды за долгую ночь поднимали ему веки, светили лампой в лицо и смотрели, сокращаются ли зрачки.

— Хвала любви и доброте Аллаха, калиф еще жив, — всякий раз произносили они.

Потом, когда сквозь закрытые ставни восточных окон начали пробиваться первые медные лучи рассвета, калиф неожиданно вздрогнул, громко и внятно выкрикнул: «Аллах велик!» — и упал на примятые, пропотевшие подушки. Струйка крови из носа потекла по лицу в простыни.

Врачи бросились к нему, окружили тело, и хотя все сыновья пытались взглянуть на отца, тот был скрыт от них. Главный врач что-то печально прошептал на ухо визирю.

Визирь посмотрел на сидящих принцев и голосом, не предвещавшим ничего хорошего, произнес:

— Абд Мухаммад аль-Малик, калиф Омана, мертв. Аллах принял его душу.

— Именем Аллаха, — ответили они хором, и лица многих окрасились печалью.

— Согласно желанию отца, Заян аль-Дин наследует Слоновий Трон Омана. Да благословит его Аллах и дарует ему долгое и славное правление.

— Именем Аллаха! — повторили принцы, но никто из них не проявил радости.

Они понимали: грядут черные времена.

За городскими стенами прямо в море выдается скалистый мыс. Утес круто обрывается на глубину, вода здесь такая чистая, что все мелкие детали на коралле внизу видны словно узор на мраморе.

Новый калиф приказал построить на этом мысе павильон из глыб розового гранита. Он назвал его Дворцом Возмездия. Со своего места в тени под колоннадой он видел поверхность моря и наблюдал за длинными гибкими тенями акул, скользящих меж рифов внизу. Когда дворец строили, акул не было, но теперь они расплодились, и их хорошо кормили.

Заян аль-Дин ел спелый гранат, когда к нему привели еще одного военачальника его отца. Привели босого. Ему обрили бороду и голову, а на шею надели цепь, символ проклятия.

— Ты не был добр ко мне, Бин-Набула, — сказал калиф, — когда я был в немилости у моего отца, да благословит Аллах его святую душу!

Он выплюнул зернышко граната, и оно попало в лицо гордому старику. Тот даже не моргнул и продолжал холодно смотреть на своего мучителя. При прежнем калифе Бин-Набула командовал армией и флотом, у него была гордость воина.

— Ты называл меня толстым щенком. — Заян аль-Дин печально покачал головой. — Грубиян!

— Ты и есть толстый щенок, — ответил осужденный. — А с тех пор стал еще толще и отвратительней. Я благодарю Аллаха за то, что твой благородный отец не видит, какую чуму напустил он на свой народ.

— Старик, ты всегда был брюзгой, но я припас лекарство от этого порока. — Заян аль-Дин кивнул новому командующему армией. — Мои подружки внизу проголодались. Не будем заставлять их ждать.

Абубакер поклонился. Он был в сверкающих доспехах с вышитым шелковым клапаном на груди и в островерхом шлеме. Выпрямляясь, он улыбался. Улыбка на его лице с кривыми, как у барракуды, зубами была ужасна. Но Бин-Набула не дрогнул.

— Многие славные люди прошли этой дорогой до меня, — сказал он. — Предпочитаю их общество твоему.