В этот момент паника сняла пальто, сбросила туфли, придвинула стул и оскалилась маниакальной улыбкой, демонстрирующей огромный ряд ярко-белых зубов, всем видом давая понять, что ей тут очень нравится, и она решила остаться на долгое время.

Педро делает шаг назад, забирается на койку, и на мгновение испытывает облегчение, почувствовав пушистую ткань под пальцами ног. Даже когда он спал с остальными, у него была привычка держать фонарик над головой, чтобы в любой момент почитать комиксы, когда остальные спали. На новом месте он не отбросил эту привычку на случай, если ему понадобится зайти домой попить или поссать посреди ночи. Он наклоняется (полностью игнорируя насекомых, ползающих под шортами, исследующих его задницу, мягкий участок за яйцами, изгиб промежности) и нащупывает подушку. Он делает полшага вперед и снова протягивает руку, нащупывая твердый металл фонарика.

Это хорошо. А плохо то, что нечто, ползающее по нему – кусающее его – ползает и по фонарю. И все же ему нужно видеть, поэтому что остается? Он поднимает фонарик, нащупывает металлический выключатель и большим пальцем выдвигает вперед.

Свет вспыхивает, озаряя его маленькую личную обитель успокаивающим белым сиянием. Педро уже плачет, но события развиваются так быстро, ему точно нужно держать себя в руках и убираться отсюда ко всем чертям.

Морщась от непрерывных уколов в ноги, ступни и кисти, он первые несколько секунд просто направляет луч света вокруг себя. Его пятнадцатилетний мозг не может полностью осознать, на что он смотрит, потому что, похоже, он был прав с самого начала. Здесь нет ни брезента, ни шатких листов фанеры размером четыре на восемь. Стены – те, что возведены исключительно во сне,– потрескавшиеся, облупившиеся и старые.

А еще крепкие.

Они выглядят точь-в-точь как стены старого дома, пробить которые возможно лишь кувалдой, ну, или бесконечно долго кулаками, ногами и когтями…

Педро громко шипит и хлопает себя по шее. В ответ чувствует еще два быстрых укуса: один в горло, другой в мякоть плеча. Его ступни словно уткнулись в раскаленные иглы. Слезы, сопли и пот текут по его лицу, и он смахивает что-то, ползущее по подбородку.

Он направляет луч фонаря на землю, и – когда понимает, что на него напало,– его грудь сжимается, а горло сводит. Чувство, как будто ты кто-то другой, берет верх, ощущение выхода из тела, что сопровождает первые стадии шока, берет его за руку и крепко сжимает.

Земля покрыта гигантскими ярко-красными муравьями.

Педро слышит протяжный, неровный стонущий звук. Как пожарная сирена вдалеке или призрак, выскальзывающий из темного чулана и машущий в воздухе своими прозрачными руками, приближаясь к кровати.

«Его издаю я»,– понимает он, но не может остановиться. Первобытные стоны продолжаются, пока он изучает свои ноги при свете и видит, что муравьи больше не просто покрывают землю, но теперь и тонкий матрас, на котором он стоит,– как сдувающийся спасательный плот или случайный кусок дерева в трясине зыбучих песков, который засасывает вниз, дюйм за дюймом. Вот только Педро и его матрас не тонут. По крайней мере, ему так не кажется.

А это значит, что количество красных муравьев растет.

– Да сколько их! – орет он, громко всхлипывая, но боясь пошевелиться; ему кажется, что он не может сойти с матраса, не должен. Прерывистое дыхание становится слишком быстрым, а перед глазами появляются пятна. Он проводит рукой по лбу, чувствуя, как первые насекомые выползают из волос и опускаются на лицо. Другие забираются вверх по правому уху, через мочку, в туннель, ведущий к мозгу. Он засовывает палец в ухо и чувствует приятное хлюпанье муравья, но не раньше, чем тот сильно укусил его, глубоко в канале. Он воет от боли и понимает, что ситуация выходит из-под контроля. У него нет выбора – ему нужно найти выход – и быстро!

Педро вращается по кругу, но сколько бы раз он ни смотрел на них, стены все те же – белые и твердые. Он направляет луч фонаря прямо вверх, ожидая увидеть синий брезентовый потолок, но его там нет; там вообще ничего нет. Стены просто уходят все выше и выше в облачную тьму, как будто он находится на дне глубокого колодца, где нет ни лестницы, ни свисающей веревки, за которую можно ухватиться.

Выхода нет.

– Помогите! – кричит он.– Помогите мне!

Его голос звучит приглушенно, словно он кричит откуда-то из-под земли. Парень снова смотрит вниз и с ужасом видит, что уровень муравьев достиг его голеней. Он больше не видит ни земли, ни матраса, ни подушки, ни собственных ног.

– ПРЕКРАТИТЕ! – пронзительно и хрипло визжит он. Затем начинает бить фонариком по растущему уровню насекомых. Он поднимает одну ногу – ступня больная и скользкая от крови. Несколько настойчивых муравьев пробились в открытые раны и заползают под плоть, придавая его ноге вид чего-то чудовищного и чужеродного, чего-то, что никак не могло принадлежать ему. С воем ярости и отчаяния он опускает ногу, сокрушая столько красных ублюдков, сколько сможет.

Но Педро кажется, что он стоит в глубокой ванне с включенным до упора краном, вода льется так быстро, что заполняет все вокруг, и прилив не остановить.

Отчаяние захватывает, когда муравьиный пол поднимается до бедер. Он больше не чувствует своих ног. Он устал, и у него кружится голова. Тело с головы до ног покрыто насекомыми, и все они кусают, кусают, кусают. Они в ушах и в носу. Педро делает все, что в его силах, чтобы держать рот закрытым, но знает, что это только вопрос времени, и ему надо предпринять хоть что-то. Снова позвать на помощь. Кричать, пока кто-то его не спасет.

Он отчаянно оглядывается, пытаясь что-то придумать, и видит, что стены больше не белые, а красные. Красные и дерганные от теней. Муравьи заполонили стеклянную головку фонарика, и рука, держащая его, стала очень тяжелой. Педро медленно опускает руку, и муравьи проглатывают ее, потому что теперь поднялись выше пояса. Они на нем, они внутри него, и они продолжают расти.

Мальчик в последний раз смотрит вверх, в вечную тьму, но крошечные тельца ползают по его глазным яблокам, и вскоре он ничего не видит.

Умирая, он открывает рот, чтобы помолиться за свою душу. Муравьи жадно проникают в последнее отверстие.

Он тонет, и оцепенение и темнота почти овладели им, но в нем теплятся последние мгновения жизни.

Он клянется, что слышит, как муравьи забивают ему уши и рот, смеясь и болтая, пока пожирают его. Кажется, они говорят: «Подожди. Подожди. Еще не все…

Тебе еще так много предстоит испытать».

Грег прожил с Дженни всю свою жизнь. Они родились с разницей в несколько минут (Дженни вылезла за три минуты сорок пять секунд до Грега), оба опухшие, взбешенные и ревущие так, словно их кожа горела. Маленькими детьми они жили в трейлере недалеко от Бейкерсфилда, штат Калифорния. Когда их мать умерла, отец продал трейлер, бросил их в свой старый красный пикап (все их скудные пожитки покоились в багажнике) и направился на север.

Их новый дом был не столько домом, сколько хижиной, и хотя он был окружен лесом и пологой грядой зеленых холмов, для Грега и Дженни это была едва ли не самая уродливая дыра, в которой когда-либо приходилось находиться. До школы нужно было ехать на автобусе сорок пять минут – в одну сторону,– и единственные развлечения в доме,– телевизор, комиксы или перепалки в лесу.

Когда дети подросли и их отношения стали физическими, им это показалось самым естественным развитием в мире.

Сколько ночей они спали бок о бок? Грегу казалось, что уже тысячи. Как дети, подростки и взрослые. Просто услышав дыхание своей сестры, он знал, крепко ли она спит или просто дремлет. Знал, что иногда она разговаривала во сне, временами крепко обнимала его и бормотала быстрые, бессмысленные слова ему на ухо, горячее дыхание вылетало с неизвестными языками, будто она была одержимой.