Пит выглядит так, словно хочет что-то сказать – что-то не особо приятное,– но потом просто устало кивает.

Хороший пес.

– Давай вынесем эту херню. Меня тошнит,– говорит Лиам, держа одну из коробок за край, подальше от себя, и направляется к выходу.

– Какого черта? – спрашивает Грег из другой комнаты, и Джим закатывает глаза.– Куда ты несешь нашу еду?

– Иди,– говорит Джим Питу, который берет в руку другую коробку, ту, что осматривал Джим.– И выброси подальше, понял?

– Да-да,– бормочет Пит и выходит из кухни.

Джим чувствует холод. Ветерок врывается в разбитое окно, куда он бросил бутылку, чтобы избавиться от ос. Он заставляет себя разжать руки. Надо взять все под контроль.

Он как раз начинает разбирать хлам на кухне, когда его взгляд цепляется за холодильник, в котором хранятся содовая, пиво и вода. Он приподнимает красную крышку одним пальцем, ожидая худшего.

Но видит лишь лед. Наклоняется, берет банку «Будвайзера», открывает и выпивает половину. Затем рыгает, чувствуя приятную легкость и спокойствие, вливающиеся в его встревоженный разум. Джим поворачивается к разбитому окну, когда мимо проносится макушка Пита.

– И подбери бутылку «Джека», которую я выбросил! – кричит он и смеется. Допивает пиво и видит усталого Грега, прислонившегося к двери кухни и наблюдающего за ним затравленным взглядом.

– Что это все за херня? – спрашивает он.

Ты меня не встревожишь. Ни за что, никак.

Я тверд.

Джим улыбается, достает из холодильника еще два пива и кидает одно Грегу.

– Ничего, малыш. Все хорошо. Выпей, тебе полегчает.

Грег делает, как ему сказали, оглядывает разгром на кухне.

– Скоро мы разбогатеем, приятель. Держись за эту мысль,– советует Джим и снова начинает чувствовать этот огонь, силу, которую дают ему ненависть, ярость и месть; того самого злобного дракона в душе, который время от времени должен напоминать ему, кто здесь гребаный босс. Не та стремная штука в лесу, не осы, не личинки, не Дженни, не всезнающий спиногрыз наверху. Нет, детки, тут главарь Джим. Джим с драконом, и больше никто.

Через пару минут Пит возвращается с бутылкой «Джека» в руках.

– Она даже не разбилась,– говорит он, улыбаясь своей золотозубой улыбкой, верхнюю губу покрывает красный волдырь с осиным ядом.– Повезло, мать твою!

Пока команда разбирает оставшиеся запасы, состоящие в основном из воды, полгаллона молока, пива и бухла, Лиам решает, что ему лучше принести все оставшееся Генри на завтрак.

В данном случае это красный пластиковый стаканчик, наполовину наполненный молоком.

И оно пахнет так, будто начало скисать. Но без комков, уже хорошо.

– Генри? – зовет Лиам, отодвигая засов. Он толкает дверь, ощущая сопротивление одеяла, скользящего по полу у основания двери.– Генри? Я вернулся,– говорит он, а затем ахает, когда мальчик садится на кровати.

Хотя с тех пор, как Лиам в последний раз сидел с Генри, прошло меньше двенадцати часов, он очень сильно изменился. Выглядит так, словно сидел в этой комнате недели, а не дни.

Глаза Генри налиты кровью, запали и покрыты темными кругами. Волосы выглядят ломкими. Шеки ввалились, кожа посерела. Лиам хотел бы принести тарелку панкейков вместо жалких двух глотков молока (которое придется растягивать), но удача, судьба или что-то гораздо мрачнее отвернулись от них, и теперь они все за это расплачиваются.

– Господи, малыш. Выглядишь ужасно.

Генри и чувствует себя ужасно. Будто что-то внутри него съели. Обглодали до костей. После того, как крики прекратились, он вернулся в свою постель (оставив одеяло у двери на случай заблудшей оса). В комнате стояла уже привычная вонь мочи, дерьма и горящего керосина, но под этими более очевидными запахами скрывался другой. Сначала Генри не мог понять, что это. Подумал, может, это просто его пот, плесень на стенах или в картонных коробках, намокающих в углу.

Потом он подумал, может, это запах смерти. Его смерти.

«Я умираю?» – задается он вопросом, спрашивая себя и всех, кто его слышит.

Никто не отвечает, и мальчик решает не думать об этом – ни о вопросе, ни об ответе,– чтобы хоть как-то сохранить рассудок.

– Я в норме,– слабо отвечает он и замечает без удивления, но все равно с огромным разочарованием, что Лиам не принес еды.

Когда Лиам закрывает дверь и заходит в комнату, Генри замечает, что мужчина и сам выглядит не лучшим образом. На руках, шее и лице рубцы от жал; кожа восковая и бледная, как голые стены вокруг. Он весь сальный, волосы слиплись на затылке, и когда он подходит ближе, Генри без всяких усилий улавливает запах его тела.

Лиам протягивает ему чашку с молоком и садится на край кроватки, глядя на свои руки, словно обдумывая какую-то проблему. Генри выпивает молоко в три глотка. Оно немного кисловатое, но холодное. Он задается вопросом, не последний ли это прием пищи, который он когда-либо получит. Последнее, что он когда-либо вложит в свое тело.

Мальчик надеется, что его не стошнит.

– Генри,– говорит Лиам, и Генри с интересом смотрит на противоречивые цвета чувств Лиама: темно-серый цвет сомнения, малиновые полосы страха, извивающиеся персиковые и оранжевые змеи замешательства. В этот момент Генри думает, что мир был бы совсем другим, если бы каждый мог видеть то же, что и он. Во-первых, было бы намного честнее. И может, даже лучше, если все это не сведет людей с ума.– Я должен спросить… – неловко начинает Лиам, а потом продолжает на одном дыхании,– я хочу знать все про ту штуку, с которой ты общался. Ту, что в подвале… и ту, что ты зовешь мамой.

– Зачем тебе знать? Раньше было плевать,– отвечает Генри своим самым дерзким тоном. Ему не нравится, когда нам ним смеются, и теперь, когда мужчина напуган, когда готов поверить в то, что ему сказал Генри, он должен вот так спокойно поддаться? Должен помочь Лиаму? После всей этой фигни?

Вот уж нетушки.

– Генри, я понимаю, что не нравлюсь тебе,– говорит Лиам, будто сам читает мысли,– но мне надо знать, опасна ли эта штука. Тут творится какая-то херотень, и если честно, я начинаю переживать, как все это повлияет на твою безопасность. Ты не хочешь злить этих людей, Генри.

Генри протягивает мрачному Лиаму пустой стакан, а потом снова ложится. Он так устал.

– Я не знаю, о чем ты,– отзывается он и почти улыбается, когда Лиам хмурится.

– Не упрямься, Генри. Прости, что сорвался тогда. Мне правда жаль. Не стоило бить тебя, и… и я клянусь, что это не повторится. Ты же читаешь мысли или что там, так? Посмотри на меня и скажи, вру ли я.

Генри поворачивается и встречается с Лиамом взглядом. Вблизи он выглядит еще хуже, и Генри быстро отворачивается.

– Ладно,– сдается Генри, слегка проверив мысли Лиама и убедившись в его честности, по крайней мере, пока что. Генри знает, что мысли переменчивы, но он слишком вымотан, чтобы объяснять это взрослому мужчине.

– Ты спросил, кто такой Тимоти,– продолжает Лиам тоном, который Генри еще не слышал. Он звучит по-человечески. Нормально. Генри не может сдержаться, переворачивается на другой бок и закидывает руки за голову, выставив локти наружу, словно Лиам вот-вот прочтет ему сказочку на ночь. Мальчик вскидывает брови, выражение его лица соответствует позе: Ну, я жду.

Лиам делает глубокий вдох и откидывается назад, прислонившись к стене. В другом мире, в другом месте и при других обстоятельствах посторонний наблюдатель мог бы подумать, что они отец и сын или, может, братья с большой разницей в возрасте. Даже друзья.

– Тимоти – мой сын,– начинает мужчина, слова текут медленно, словно прилетают к его губам откуда-то издалека.– Ему было бы столько же лет, сколько тебе сейчас, может, на год больше.

Генри, всегда любопытный, чувствует, как в животе нарастает возбуждение. В его голове возникает тысяча вопросов, но он пока держит их при себе, не желая прерывать рассказ, понимая, что новая основа их отношений непрочна, хрупка – и опасна – как тонкий лед на замерзшем озере.