Окна в других комнатах дома, некоторые из которых заколочены досками, а некоторые просто прикрыты грязными одеялами или испачканными простынями, начинают разбиваться, одно за другим. По стенам бьют, и входная дверь неистово колотится, когда собаки бросаются на нее с безумной самозабвенностью. Шум от ударов и бешеного лая настолько силен, что Лиаму хочется заткнуть уши, убежать, спрятаться, вопя от отчаяния.

Из кухни доносится лай, и Лиам поворачивается, чтобы направить пистолет на простыню, разделяющую комнаты, когда сквозь нее прорываются два размытых пятна – одно грязно-рыжее, а другое угольно-черное. Он стреляет в ребра рыжему, а черный прыгает на Джима, и тот роняет пистолет, чтобы поймать тварь обеими руками. Пес клацает и рычит ему в лицо, пока его держат в воздухе. С ревом Джим поднимает зверя над головой и швыряет на пол с такой силой, что Лиам слышит, как хрустят кости.

Джим поднимает ботинок, чтобы наступить на голову, и Лиам с отвращением отворачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как разлетается дальнее окно, а умирающая собака лежит наполовину внутри, наполовину снаружи рамы.

Среди всего этого хаоса Грег вслепую ползает по полу в поисках оброненного Джимом пистолета и находит его.

– Дженни, сзади! – орет Лиам, и Дженни поворачивается к короткому коридору, ведущему в заднюю часть дома. Еще два пса выбегают из коридора, и у Дженни есть доля секунды, чтобы поднять руки, когда собаки одновременно прыгают и вонзаются ей в голову и грудь, сбивая с ног и отбрасывая назад. Животные и девушка приземляются в вихре зубов, кожи, меха, криков ярости и лязга зубов. Одна из собак взвизгивает, когда Дженни вонзает той в грудь нож, но другая уже с удивительной точностью налетает на ее лицо. Дженни бьет по собаке изодранными, кровоточащими руками, а труп другой – нож все еще торчит из туловища – безжизненно лежит у нее на животе, кровь стекает на грязную майку.

– Иди на хрен! – кричит девушка, бешено нанося удары, но третья собака (которую Лиам до этого еще не видел) вонзает зубы в многострадальную руку и яростно дергает головой из стороны в сторону под крики Дженни.

Лиам целит собаке в шею как раз в тот момент, когда та вгрызается в девушку. Пес слетает с ее тела, будто его пнули ногой. Тот, что грыз ее руку, отпускает мясо и поворачивает морду к Лиаму, оскалив красные зубы. Лиам стреляет ему в брюхо и поворачивается к новой цели.

Рыжая дворняга, костлявая и злобная, как сторожевой пес на свалке, отталкивает Джима к входной двери, и Лиам только тогда понимает, что Джим потерял пистолет. Краем глаза Лиам замечает, как еще несколько собак прыгают через разбитые окна, как раз в тот момент, когда еще трое нападают со стороны кухни. Когти скребут по входной двери, что с грохотом врезается в раму, и Лиам думает, что всего за несколько секунд комната превратилась в смесь шерсти, крови, грохота и непрерывного лая.

Он с отвращением наблюдает, как Дженни с окровавленной шеей и спиной, в разорванной рубашке, обнажающей раздробленную грудь и разорванный живот, хромает к нему, раскинув руки, окровавленное лицо искажено рыданиями. Когда она открывает рот, чтобы заговорить – может, в последний раз крикнуть о помощи, о спасении,– ее глаза расширяются, немецкая овчарка сбивает ее с ног сзади, и истощенный Лиам замечает язвы на клочковатой шерсти. Дженни удается перевернуться, прежде чем пес вонзает зубы ей в горло и разрывает плоть и сухожилия, обнажая красную пещеру мышц и тканей, которая пульсирует в такт ударам умирающего сердца. Еще больше собак прыгают на девушку, и кровь разбрызгивается по полу полумесяцем, пока обмякшее тело извивается под обезумевшими, кормящимися животными. Последнее, что видит Лиам,– тонкая, бледная рука, бьющая по полу, прежде чем комнату заполняют псы.

Он стреляет наугад, сначала в тех, что бегут к нему у подножия лестницы, затем в прыгающих на Джима, который бьет псов кулаками и ногами, ревет и рычит на них в ответ с такой силой, что некоторые даже колеблются, несмотря на их кровожадность.

Но у Лиама быстро заканчиваются патроны, а в дом врываются другие, кто-то прихрамывает, кто-то бежит, многие тут же бросаются к пиршеству, которое недавно было Дженни.

В пылу атаки Лиам не заметил, как всего несколько мгновений назад, когда Дженни испускала последний вздох, ее брат Грег, ссутулившись, поднимался по лестнице, держа пистолет Джима в одной сжатой руке, а другой держась за перила. Добравшись до верха, он исчез в коридоре второго этажа с мыслями об убийстве и кривой улыбкой на изуродованных губах.

У Лиама не было ни мотива, ни возможности посмотреть на потолок, по которому сновал малыш, как паук размером с ребенка, нетронутый и настороженный этим бедламом, направляясь в том же направлении, что и ослепленный мужчина.

Которого считал легкой добычей.

Генри слышит хаос внизу и приходит в ужас.

«ХВАТИТ!» – кричит его разум, но она – пока что – отгородилась от него. Будто накинула на свой мозг плащ-невидимку.

Ранее мальчик почувствовал ее силу, когда она командовала собаками. Теперь он гадает, какие разрушения она может посеять в человечестве. Призывать насекомых или создавать их с божественной силой,– это одно; но управлять животными за мили, заставлять их выполнять ее приказы – совсем другое.

Что, если таких, как она, сотни? – задумывается он, в шоке от этой мысли.– Что, если их тысяча… десять тысяч?»

Генри визуализирует невиданный ранее мир: природа против человека. Мистицизм против науки. Силы разума против оружия, машин, технологий. Или он ошибается? Неужели мир всегда был таким? С самого начала?

Тайная война, настолько скрытая, что ее никогда не видели? Похороненная? Проигнорированная?

Но сейчас Генри заботит лишь одно – выбраться отсюда живым. Если собаки проникнут в его комнату, то разорвут его на части с такой же бездумной свирепостью, как и всех остальных. Они не увидят маленького мальчика, беспомощного, голодного и одинокого. Они увидят то, что показала им она: ходячее, говорящее мясо.

Генри слышит тихое щелк дверной задвижки, будто тот, кто входит в его комнату, старается вести себя тихо или осторожно.

Подкрасться.

Дверь толкается внутрь, и Генри ахает. Он спрыгивает с койки, его кроссовки с глухим стуком приземляются на пол.

Лицо Грега дергается, когда он следует за звуком.

Генри может только в ужасе смотреть на него, шевеля губами, но не издавая ни звука, пытаясь понять, что случилось с этим человеком. Верхняя половина его лица кажется расплавленной – сплошное месиво воспалений, опухолей и гротеска. На том месте, где когда-то были его глаза, брови и лоб, осталась лишь сморщенная, обожженная кожа.

– Генри? – зовет Грег с натянутой улыбкой на том, что осталось от его лица, голос невнятный и хриплый. Генри замечает, что его верхняя губа подтянута к носу, обнажая зубы, как у чудовищного кролика с лугов ада.

Затем он видит пистолет в кулаке.

Генри тянется, но тут же отстраняется, словно его ударило током. Разум этого человека сломлен, извращен. Генри не может смотреть на это, не может прикоснуться. Когда он тянулся к существам, то разделял их страх, их голод, их гнев. Чувствовал то же самое, и это зачастую переполняло, вызывало судороги или просто приводило к потере сознания.

Но прикоснуться к безумию? Генри содрогается при мысли о том, что это может сделать с его собственным усталым разумом.

С даром или без, мальчик знает, что Грег думает только об одном: об убийстве.

Генри делает два бесшумных шага к окну справа от себя, осторожно опускаясь на носочки, задержав дыхание. Он молится, чтобы в суматохе лая, криков и выстрелов любой шум от его ботинок был заглушен.

Как он и надеялся, голова Грега не повернулась, он так и застыл в том же положении – казалось, сосредоточенный на том месте, где только что был Генри,– на мгновение одураченный.