– Не важно почему. Мне просто нужно, чтобы ты выслушал меня. В большом сарае стоят две машины, но работает только одна. Коричневая. Не зеленая. Ты понял?

Генри кивает.

– Коричневая.

– Верно,– Лиам роется в карманах и достает что-то позвякивающее и блестящее.– Утром я забрал ключи у Джима. Он не знает. Мы возьмем машину и уедем, хорошо?

– Но как же собаки? И Джим? И деньги? Как же малыш и мать?

– К черту этих монстров,– огрызается мужчина.– Я пытаюсь тебе жизнь спасти. И у нас только один шанс. Ты хочешь выбраться, снова увидеть своих милых тетю и дядю? Или хочешь остаться здесь и умереть?

– Я хочу домой,– тихо отвечает Генри.

– Хорошо. Тогда ты обязан меня слушать.

– Ты меня не обманываешь? – спрашивает Генри, изучая глаза Лиама.

– Ты же экстрасенс, придурок. Загляни в мою голову и сам проверь.– Лицо Генри становится серьезным, и Лиам на мгновение видит отголоски будущего, взрослого Генри, если он не умрет сегодня. Мальчик изучает глаза Лиама с новым вниманием, и Лиам чувствует то неприятное покалывание в голове, которое возникло и в прошлый раз, когда Генри копался в его мозгу.

– Ну, поверил?

– Да,– отвечает Генри.

– Хорошо,– облегченно говорит Лиам.– Пока что просто сохраняй спокойствие. Когда придет время, я скажу тебе бежать. Тогда иди в сарай и жди у коричневой машины. А вообще, вот,– Лиам протягивает ключи Генри, который молча, без вопросов их принимает.– Двери заперты, открой их и жди в машине. Возможно, там будет безопаснее.

– Почему?

Но Лиам только качает головой. Его взгляд становится отстраненным, будто он пытается разглядеть врага сквозь густую дымку, заглядывая в прошлое в поисках невидимого будущего.

– Не знаю,– отвечает наконец он, затем встает, кладет руку на плечо Генри и ждет развязки драмы снаружи, выгадывает момент, когда сможет хоть раз в своей жалкой, прискорбной жизни сделать что-то хорошее.

Мать приближается к дому медленно, осторожно. Джим за ней наблюдает. Если бы он захотел, то мог бы всадить в нее пулю, не делая ни шага.

Она бы не выжила.

Но разве это весело?

Эта сучка связалась с ним, спутала его планы. С его командой. Безжалостно на них напала. Пыталась выгнать.

Убила их.

Грега, Дженни – точно. Пита – почти наверняка.

Теперь время расплаты.

– Достаточно! – кричит Джим, крошечные красные искры вспыхивают в глубине сознания, говоря быть осторожным. Он понятия не имеет, на что способна эта тварь. Лучше уж перестраховаться.

Она останавливается и – идеально имитируя человека – отводит тонкие руки от тела, широко раскрыв когтистые ладони.

Смотри, я безоружна.

Джим насмехается над этой позой, но в то же время обеспокоен. Это такая человеческая реакция, что на мгновение рассуждения и интеллект берут верх, вырывают руль у разъяренного быка и заставляют задуматься, кто же она такая.

Как такое вообще может существовать?

Но потом он думает о Греге, которого загрыз монстр, крепко зажатый в левой руке; о Дженни, на которую набросились бешеные собаки; рой зубов и шерсти захлестнул ее волной, пока она кричала.

Не то чтобы она что-то для него значила. Да никто из них ничего не значил. Все дело в уважении. И эта мать, эта мерзость, украла его гордость, выставила дураком; уменьшила до размеров помойной крысы, гребаного насекомого.

– Сдаешься, да? – громко спрашивает Джим, хотя больше и не кричит. Тварь стоит всего в двадцати футах от него, широко раскинув руки, лицо в капюшоне непроницаемо, если не считать желтых глаз, которые перебегают с него на отпрыска, свисающего с руки, то самое существо, которое она так усердно пыталась защитить.

Она медленно двигает головой вверх-вниз, как будто снова имитирует человека, словно делает так, чтобы он понял. И вообще-то, Джим даже впечатлен. В другое время и в другом месте он поймал бы эту тварь в ловушку и изучил. Из любопытства.

Наигрался бы перед тем, как убить.

Но сейчас у него нет времени. И терпения. Да и всего, черт возьми.

– Псы! – говорит он, и существо – мать – медленно кивает и издает громкий, пронзительный звук. Джиму это кажется похожим на всплески статических помех с характерными щелчками и пронзительными свистками. От этого у него в голове все плывет. Были бы его руки свободны, он бы заткнул уши.

Затем, спустя несколько секунд… тишина.

Больше никаких странных звуков, исходящих от матери, но более того:

Никаких собак.

Никакого лая. Никакого рычания или стука из дома. Джим смотрит направо и видит нескольких собак, бродящих по поляне и нюхающих траву. Тощий черный питбуль нюхает чью-то задницу. Одноглазая немецкая овчарка мочится на дерево и исчезает в тени.

Обычные собаки. Всего лишь тупые, голодные, дикие дворняги, которым нет дела ни до людей, ни до зверя, который каким-то образом ими командовал. Заставлял убивать.

Джим оглядывается на мать, которая снова кивает. Руки все еще подняты.

Она подходит на шаг ближе, указывая черным когтем на своего ребенка.

Ну вот, видишь? Мы друзья. Я делаю то, что ты говоришь, а ты отпускаешь моего ребенка.

– Впечатляет,– говорит Джим, едва ли достаточно громко, чтобы его услышал кто-то, кроме него самого и скулящего существа в кулаке. Господи, у меня чертовски устала рука. Боюсь, придется мне с этим покончить.

Джим поднимает пистолет в правой руке и направляет в затылок малыша.

Существо начинает идти вперед.

– СТОЙ! – орет Джим, и она останавливается, подняв руки еще выше. Теперь он видит ее четче, ее лицо – глаза мутные, инопланетные, а рот открывается и закрывается, будто она разговаривает сама с собой. Молится.

Малыш обмяк; из глубины его горла вырывается тихий скулеж. Затем, медленно, жалко, он поднимает две верхние конечности и протягивает их к существу внизу. Скулеж становится громче.

Руки матери наклоняются вперед, как бы тянутся.

– Ты совершила большую ошибку, связавшись со мной,– говорит мужчина.

– Джим!

Джим быстро поворачивает голову, чтобы оглянуться на Лиама. Генри не видно.

– Не надо,– просит Лиам.

Джим только ухмыляется, в его глазах пляшет безумие.

Когда лай, рычание и безумное царапание из коридора затихает, Лиам понимает, что время пришло.

Он отходит от окна, подходит к двери, достает пистолет и целится, готовый к виду диких глаз и пенящейся собачей пасти, губы оттянуты назад, обнажая желтые зубы. Он оглядывается на Генри, затем берется за дверную ручку и дергает.

Защелка отодвигается, и дверь со скрипом открывается. Краска с другой стороны содрана до голого дерева; полосы крови в форме лап окрашивают нижнюю половину – только это говорит о том, что твари пытались проникнуть внутрь.

Сами же собаки исчезли.

Все еще держа пистолет наготове, Лиам выглядывает в коридор и видит, как внизу лестницы исчезает серый хвост, направляясь к кровавому месиву.

– Она отозвала их,– объясняет Генри, тихо подходя и становясь рядом с Лиамом.

Мужчина смотрит на мальчика сверху вниз, берет его пальцем за подбородок и поднимает лицо, чтобы заглянуть в его глаза.

– Ну вот, Генри. Это наш шанс. Возможно, единственный.

– Пожалуйста, не дай ему убить малыша.

Лиам не отвечает. Он опускается на одно колено и смотрит на Генри.

– Иди в сарай. Сделай то, о чем мы договорились. Я пойду прямо за тобой. Уже почти конец, Генри. Послушайся меня, и выберешься целым и невредимым. Пора валить, ясно? Больше никаких вопросов.

Генри оглядывает пустой коридор, затем в последний раз оборачивается на Лиама. Он протягивает руку и кладет ее на заросшую щетиной щеку Лиама, изучая его глаза.

– Пожалуйста, иди,– говорит Лиам, его эмоции неуютно бурлят в разуме, в сердце.– Обойди сзади, и он тебя не заметит.

Генри убирает руку. Не говоря ни слова, он бежит по коридору к лестнице.