«Наверное, там в стенах мышиное или крысиное гнездо»,– представляет Генри, а потом быстро пытается это развидеть. Не стоит думать о таком, иначе ночью снова замучают кошмары, а у него здесь только тусклый алый глаз керосинового обогревателя, никто не прогонит монстров страха и теней, не осветит черные углы клетки (именно так он видит эту комнату, что вполне логично) и не прольет свет на выдуманные – или нет – шуршащие звуки в темноте.

Не зная, чем себя занять, Генри подходит к окну и пытается разглядеть улицу сквозь залитые светом щели между досками, прибитыми по другую сторону грязного стекла. Однако, даже встав на цыпочки, он может разглядеть лишь густую зелень далеких деревьев и, гораздо ближе, серую черепицу крыши, выступающую наружу.

Мальчик на мгновение задумывается над этим, заинтересованный тем фактом, что прямо за его окном находится не двадцатифутовый обрыв, а угловой участок крыши, который, по его расчетам, должен закрывать остальную жилую площадь, которую он еще не видел.

«Если я доберусь до досок, то смогу выбраться отсюда. Спуститься вниз. И помчаться домой».

Он легонько постукивает костяшками пальцев по стеклу, а потом вспоминает, что Лиам сказал о сарае и о том, что его запрут там на ночь, свяжут и позволят насекомым и грызунам делать все, что им заблагорассудится, пока он будет мерзнуть на твердой земле.

Дрожа, словно услышав заколачивание гвоздей в своем гробу, Генри убирает руку со стекла.

Это просто информация, Генри. Пока что просто запоминай. Анализируй. И помни, что я сказал, сынок: ПОМАЛКИВАЙ!

Генри подражает отцу: проводит сжатыми кончиками пальцев по сомкнутым губам. Но теперь он не улыбается, а отворачивается от окна, возвращается к кровати и садится. Ему скучно, страшно, плохо и тревожно. И ужасно хочется домой.

Не зная, что еще сделать, он ложится обратно, закрывает глаза и пытается расслабиться. В животе неприятно булькает, и на мгновение мальчик боится, что ему нужно сходить по-большому – и быстро,– по потом немного спускается газ, и грузовой отсек корабля снова успокаивается.

Давай посмотрим, что к чему, сынок. Проверим обстановку. У меня плохое предчувствие.

Генри делает глубокий вдох, затем выдыхает. Он думает о докторе Хамаде и картах Зенера; о Дэйве и Мэри, которые отвезли его к океану и держали за руки, пока шли по набережной Мишн-Бич и смеялись над странными прохожими, а сам Генри умолял поехать в Тики-Таун и поиграть в мини-гольф.

Мальчик думает о том, как держал своего папу за руку за мгновение до того, как они вышли на дорогу. На пути того большого синего автобуса.

Не сейчас, сынок. Давай не будем зацикливаться. Надо сосредоточиться.

Генри пытается выровнять дыхание. Мальчик чувствует знакомое присутствие рядом и задается вопросом: если он откроет глаза, увидит ли фигуру отца, стоящего над ним? Посмотрит ли в эти глаза цвета серебряного пенни и увидит, как они сияют в ответ?

– Волны,– тихо произносит Генри, силясь успокоить разум. Сосредоточиться.– Плюс. Звезда. Круг. Волны. Плюс. Звезда. Круг…

Медленно внутренний глаз открывается, и скользкий черный зрачок в сознании Генри начинает метаться влево-вправо, вверх-вниз. Повсюду. Он так хочет увидеть, словно проголодался. Или испугался. «Он чувствует угрозу»,– думает Генри, сильнее сосредотачиваясь на этом черном глазе. Открывает его все шире и шире, дотягивается до всего в округе.

А потом еще дальше, открывает внутренний глаз так широко, как только может. Генри видит цвета похитителей совсем рядом, яркие и сложные. Он изучает их сияние, нити света, настроение, эмоции, самые сокровенные чувства, мысли.

Генри может копать глубже, слушать, идти наперекор всему, к чему так усердно себя приучал – не совать нос не в свое дело, не вторгаться в частную жизнь других, не быть странным, непохожим на других, не внушать страх или беспокойство, но просить и заслуживать любовь. Просто любовь.

Но сейчас все иначе, и Генри это понимает. Как и внутренний голос. Это вопрос жизни и смерти, он в опасности. И придется сделать все, что в его силах, чтобы остаться в живых, держать ситуацию под контролем, собрать информацию.

Найти трещину.

Дверь.

Выход.

Поэтому Генри тянется.

Ему надо расслабиться. Он меня уже бесит. Хотя блондиночке наверняка нравится его акцент, да, блин. Сучка чокнутая .

Это просто помойка. Грег, тащись уже сюда. Боже, как хочется жрать.

Не знаю, что Джим видит в этих шавках. Пит опасен, а Дженни я не доверяю. Надо последить за ней и ее припрятанной иголкой. Надо их угомонить, а то все плохо закончится. Парню скоро надо будет в туалет. Чокнутый паршивец.

Обрывки бесед – бесполезно.

Маленькие обрывки яркого цвета – ожидание.

А потом…

Тут что-то еще.

Спокойное лицо Генри напрягается. Он хмурится. Брови сводятся. Он испуганно хрипит, хотя даже не отдает себе в этом отчет, не понимая, что трясет головой, пальцы на руках дергаются, а на ногах – подворачиваются в кроссовках.

Там что-то внизу, Генри. О Боже, ты чувствуешь?

Глаза Генри распахиваются, и он внезапно хватает ртом воздух, а его разум жадно анализирует реальность комнаты, разгорающийся свет дня, заброшенную паутину в одном из высоких углов.

Тяжело дыша, мальчик садится, схватившись за живот – не от боли, а от беспокойства. Так он делает, когда встревожен, когда напуган.

Генри просто сам с собой качает головой. Он никогда еще так не боялся.

– Дядя Дэйв, забери меня, забери меня, забери меня, пожалуйста,– молится Генри пустой комнате, наполненному мочой ведру в углу и затемненной двери потрепанного шкафа. Он один, но при этом на него словно давит толпа, заполняя мысли неприкрытой потребностью. Даже когда связь прервана, его разум ощущает давление этого голоса, какого-то неизвестного присутствия, то другое, что он так ясно ощутил.

Где оно? Ни внизу, ни с похитителями. Но… ниже. Под землей. Что-то первобытное, дикое и сильное. Невинное и голодное. Как слепая птица, жаждущая червяка. Как ребенок, жаждущий мать. Чтобы накормиться.

Генри думает, что это животное, но ему никогда не удавалось установить с ними контакт. Он пробовал общаться с собаками или кошками, но их разумы для него пусты. Как белые страницы.

Так что же это?

Что бы это ни было, вряд ли Лиам и остальные знают. Нет, точно, иначе они бы давно это убили, и их цвета бы отдавали неоново-красными, ярчайше-оранжевым.

Цвета страха.

Потому что как бы он ни боялся похитителей – тех, кто забрал его, кто хочет причинить ему боль,– Генри намного сильнее боится другого.

И если те люди правда такие умники, какими себя возомнили?

Они бы тоже боялись.

Сали Эспиноза был почти уверен, что тут работал кто-то изнутри.

И его ботинки согласились.

Подъезжая к дому Торнов на черном седане без опознавательных знаков, он осмотрел окрестности.

Три патрульные машины. Одна из них в конце квартала, ведет наблюдение. Фургон прессы —местные новости (пока что). Им придется подождать. Боже, даже микрофона для ФБР не подготовили? Что за дела? Полицейская машина без опознавательных знаков. Одинокий белый сосед на крыльце. Надо послать туда кого-то – пусть соберут на него данные. Почему он вообще дома? Сегодня же пятница. Интересно. Пожилая пара смотрит в окно из соседнего дома. Пофиг. Или нет? Двор ухоженный, дом тоже. Надо не забыть осмотреть задний двор. Ладно, познакомимся с родителями. Детектив… черт. Нопп. Точно. А с ней напарник, Дэвис. Его можно отпустить. Какого черта… он, что, курит на гребаном крыльце? Господи. Ладно, ничего, избавимся от этого громилы. Боже, у меня от него мурашки по коже, наверное, родители уже с ума сошли. К черту все, улыбнись, Сали.