– Он и его мать… – Лиам осекается, затем быстро продолжает со странной улыбкой на губах. Мечтательной улыбкой.– Они живут в Австралии. Мне пришлось уйти, когда… ну, все сложно. Короче, я давно его не видел. Но когда ты увидел… ну, что бы то ни было, когда копался в моей голове, это было оно. Он мой мальчик. Тимоти – мой сын. Ну вот, понимаешь? Я не полный монстр. Я вырастил ребенка, что делает меня хоть немного человеком, правда?

– Ты по нему скучаешь?

Лиам вздыхает, смотрит в пустую красную чашку, как будто в ней плавает правильный ответ, с которым он сможет жить.

– Каждый день,– тихо отзывается он.

Они замолкают на несколько мгновений, оба тихие и погружены в свои мысли. Потом Генри говорит:

– Я сказал, чего она хочет. Она хочет, чтобы ты, я, все мы ушли отсюда. Она будет продолжать все это, пока мы не уедем. Ну, или…

Лиам передвигается, садится на корточки и опускает голову.

– Или что?

Генри пожимает плечами.

– Уедем и выживем,– спокойно говорит он.– Или останемся и умрем.

– Осы и личинки никого не убьют, Генри,– замечает Лиам, и Генри снова слышит в его голосе прежнюю сталь. Угрозу, которая спрятана глубоко внутри, ждет, когда ее позовут, хочет выйти наружу.

Генри лишь снова пожимает плечами, не видя необходимости раскрывать свое знание. И вообще, вряд ли от этого будет какая-то польза.

– Кроме того,– говорит Лиам, выпрямляя спину,– ты ведь можешь поговорить с ней, да? У вас там какая-то экстрасенсорная связь, как бы безумно это ни звучало. Может, ты попросишь эту старушку отвалить, а? Уверен, ей не хочется, чтобы со штукой в подвале что-то случилось. Скажи ей это. И помни, Генри…

Лиам встает, смотрит вниз на маленькое тело Генри, на его усталые глаза.

– Что случится с нами, случится и с тобой, приятель. Понимаешь?

Генри на мгновение замолкает. Из уголка его глаза скатывается слеза, и он быстро ее вытирает. Потом поворачивается к Лиаму спиной, лицом к стене.

– Я все равно умру,– говорит он наконец.

Лиам оглядывает комнату, все еще ища ответы. Помощь. Но видит лишь ведро с мочой, старый потрепанный обогреватель и плесень, прилипшую к стенам.

– Это неправда, сынок,– тихо говорит он, больше ни в чем не уверенный.

– Я не твой сын,– почти шепчет Генри в тонкую подушку. Затем переворачивается, делая это так быстро, что Лиам делает полшага назад. Глаза Генри внезапно перестают казаться усталыми, налитыми кровью и печальными. Или напуганными. Лиам думает, что они выглядят твердыми, как сталь.

– И я надеюсь, что она убьет всех вас.

Пит заходит в черный подвал. Он держит перед собой фонарик, как жезл, и осторожно наступает на каждую бетонную ступеньку. Он знает, что Джим будет недоволен, что Пит тратит батарейки впустую, но ему уже давно наплевать на то, что думает Джим. Все идет наперекосяк, и Пит уверен, что от него что-то скрывают – то есть от него, Грега и Дженни.

И это точно как-то связано со штукой в подвале.

Он опускается на грязный пол, и раздается тихий хрясь, будто он наступил на засохший попкорн или картофельные чипсы. Мысли только о еде, Скалера. Лучше сойди с этого поезда, потому что он едет в никуда. Пит направляет фонарь в землю, и его мозг вопит, тело дергается назад, когда он снова поднимается на нижнюю ступеньку.

Они мертвы, идиот. Они все мертвы.

Земля усеяна сотнями мертвых ос, большинство из которых не более чем высушенная шелуха, как будто они были мертвы несколько дней или недель.

– Странно,– бормочет Пит и, убедившись в безопасности, сходит со ступеньки.

Хрясь.

– Гадость,– он рад, что у него ботинки на толстой подошве, а не какая-то бумага, через которую могло бы проскользнуть жало – даже мертвое. У него столько укусов, что на всю жизнь хватит.– Ну, зато тут больше нет трупа.

Пит и Лиам взяли одно из одеял, накрыли ублюдка и оттащили в лес. Лиам принес лопату, но когда они отошли ярдов на пятьдесят, то оба решили просто оставить его на земле. Пусть его обглодают животные. Они пятнадцать минут жгли тело, чтобы распространить запах, потом вернулись, выпили и продолжили играть в карты.

Теперь мне надо будет еще раз выпить. Двойную порцию. Черт, да тройную!

Пит заставляет себя пройти еще несколько футов, с каждым шагом волоски у него на загривке встают дыбом, а зубы скрипят. Он направляет луч фонарика на кирпичную стену.

– Что за черт? – вопрошает он, замечая зияющую дыру в некогда прочной стене, разбросанные в грязи кирпичи и маленькие кусочки бетона. Дыра расположена прямо над землей и выглядит неестественно, будто кто-то проделал ее специально. Или что-то. Эта мысль на вкус как страх, и Пит с трудом ее проглатывает.

Быстро оглядевшись по сторонам – осветив углы и тени, куда не проникает солнечный свет,– он убеждается, что один здесь, и выдыхает. Затем осторожно приближается к разрушенной стене, подумывая опуститься на колени и осветить другую сторону, но опускаться коленями на мертвых ос не кажется такой уж приятной затеей, поэтому он от нее отказывается. К тому же, там может быть что-то не совсем дружелюбное. Возможно, что-то – например, то самое, что разворотило кирпичи,– все еще там, ждет его, темное лицо, ухмыляющееся из затененного угла подвала. Да, к черту.

Пит делает глубокий вдох, выдыхает и поворачивается. Направляет луч в верхний угол комнаты, на объект, который и пришел исследовать.

Стремный кокон.

Приближается к нему, и белый луч фонарика придает этой штуке жуткий блеск, которого Пит раньше не замечал, как будто кокон мокрый, листья и грязь настолько влажные, что…

– О боже,– его глаза следуют за светом от кокона к грязи внизу, где образовалась небольшая молочно-белая лужица.– Эта срань протекает,– говорит он, замечая тонкую струйку слизи, выделяющуюся из влажной скорлупы, рисуя блестящую линию на грязи.

Пит засовывает свободную руку в карман и ощущает тяжесть своего складного ножа. Вытаскивает его, и лезвие вылетает, поблескивая в сыром отфильтрованном солнечном свете, как предупреждение. Пит тянется к кокону.

– Пит!

Он подпрыгивает и оборачивается, задержанное дыхание вырывается с болезненным вздохом. Он весь в поту, живот напряжен, как барабан.

Удлиненная тень Джима падает на бетонную лестницу.

– Ты че тут забыл? Тащи сюда свою задницу. Нам всем нужно поговорить.

– Да, секундочку,– говорит Пит, поворачиваясь к кокону с широко раскрытыми глазами. У него перехватывает дыхание, потому что на короткую секунду – в промежуток от одного удара сердца до следующего – ему кажется, что внутри этой оболочки что-то шевельнулось. Как ножка младенца, бьющего по животу матери, вот-вот готового вылезти наружу.

– Срочно, Педро. Я не спрашивал.

Тень Джима исчезает, и Пит хмуро смотрит на кокон в последний раз. Он неохотно прижимает лезвие тыльной стороной к бедру и закрывает с тихим щелк.

– Иду, амиго,– говорит он шепотом.– Я иду, потому что нам с тобой надо поговорить. Усек? Ты понял, cabrón? Я уже иду.

Пит поворачивается и торопливо поднимается по лестнице, не обращая внимания на хруст мертвых насекомых под ногами, и хлопает дверью, снова погружая подвал в грязную тьму.

Генри стоит у заколоченного окна, вглядываясь в щели дневного света, разбитые характерной тенью.

Смотрит на лицо матери, которая смотрит на него в ответ.

Генри слегка качает головой.

– Я не знаю, они мне не говорят,– почти что шепчет он. Существо выглядит более инопланетным, чем Генри мог себе представить, но ему нравятся ее глаза. Они напоминают ему Грома, его старого полосатого кота. Того самого, которого пришлось оставить, когда они с папой переехали в квартиру. Судя по тому, что он может разглядеть на ее лице через щели в один дюйм, черты ее лица сморщенные и коричневые, примерно такие, как, по его представлению, могло бы выглядеть лицо муравья вблизи, но без антенн и щупалец на месте рта. Мандибул. Генри вспоминает это слово и улыбается. Он рад, что у матери их нет, это могло его напугать. На обоих концах ее лба выступают бугорки, но все остальное скрыто толстой черной оболочкой, похожей на капюшон. Рот похож на человеческий, но шире и прямее. Без губ. Просто темная, тяжелая кожа.