Генри вздыхает и зарывается в свои одеяла. Обогреватель источает теплую вонь, и он воспользовался ведром, так что в комнате воняет, но ему уже все равно, и что бы Лиам ни сказал вчера, он не будет его звать и просить вывести на улицу, как тупую собаку. Они все равно откажут, а потом, наверное, побьют.

Возможно, в следующий раз они убьют меня.

От этой мысли Генри вновь охватывает страх. Реальность его положения становилась все яснее. Его накачали наркотиками и избили. Его держит в плену человек, который, как он знает, убивал людей. Он не видел этого раньше, когда мужчина притворялся, но зато увидел внизу, когда посмотрел в его темно-карие глаза. Увидел всех людей, которых убили. Старики, женщины… дети. Он зарезал их, задушил, забил до смерти.

«Мне нравится работать руками»,– сказал он и сжал Генри так крепко, что ему хотелось закричать.

«Я должен сбежать,– в шоке подумал он.– Или я тоже буду мертв. Мне нужно уйти». Мальчик закрывает глаза, концентрируется.

«Папа? – думает он, подзывая.– Папа, пожалуйста…»

Но его отец молчит внутри него. Как будто взял отпуск, лег спать или просто перестал обращать внимание.

Или, может, он ушел навсегда. Правда ушел.

Чувствуя отчаяние и одиночество, не зная, что делать, к кому обратиться за помощью, Генри снова тянется, но не внутрь себя. А наружу. Не к своему отцу и не к чувствам и мыслям похитителей.

К тому, что в подвале, и к Другому – к тому, к чему оно стремится, в чем оно нуждается.

МАМА.

Генри делает глубокий, успокаивающий вдох. Он нервничает, но все же шире открывает свой внутренний черный глаз, позволяя себе провалиться в сознание Другого, как камню, сброшенному со скалы во тьму.

Он сразу же узнает туманные, невинные, животные мысли создания, но на этот раз ждет; он впитывает чувства Другого, как и Другой впитывает чувства его. Генри пытается закрыться, возвести выдуманные стены между его сознанием – его чувствами – и Другим.

В какой-то степени у него получается.

На этот раз он больше себя контролирует. Он не агрессор, не жертва. Это взаимный обмен, и Генри рад, что смог достичь какого-то равновесия.

«А теперь… – думает он,– покажи мне мамочку».

Волна древней, инстинктивной любви захлестывает Генри, и он задыхается от ее силы. Это существо, этот Другой, всего лишь младенец, нерожденный ребенок, но он все равно знает любовь так же, как знает голод; распознает стремление к жизни и преследует его.

Мысли Генри скользят по новому, неизведанному руслу. Этот туннель плавный, черно-серебристый и извилистый, он ведет к новым открытиям: внутреннему восприятию окружающего мира Другого.

Оно видит многое так же, как и Генри, используя скрытую глубоко внутри психическую силу, но существо практически ничего не понимает. Мир – лишь мешанина приглушенных красок, тусклых и безжизненных для нерожденного разума. Но потом…

Там.

Генри видит ее.

Ослепляющее белое пламя среди мрака окружающего мира, такое яркое и приветливое, что может ослепить кого угодно, кроме нее. Она – источник каждой потребности, каждого желания; источник его любви, его нужды.

И она уже близко.

«Нет»,– думает Генри.

Она здесь.

Продвигаясь дальше, экспериментируя так, как никогда прежде, он пытается установить мост между ними, сильную психическую связь, и у него получается довольно легко. Генри это кажется чужим, но приятным. Нет ни ненависти, ни насилия, хотя он чувствует ее пристальный взгляд. Он не спрятан; она видит его так же ярко, как он видит ее.

Она видит их всех. Она чует их всех.

Генри не может больше поддерживать эту связь, но он хочет остаться, быть частью этой странной связи, этого странного знакомства.

Вернись, Генри!

Генри слышит голос отца, но игнорирует его, все дальше погружаясь в психический поток. Он хочет пообщаться с ней, узнать, кто она и что из себя представляет.

Генри, НЕТ! ВЕРНИСЬ!

Его тянут, будто засасывают назад через скользкую, тонкую воронку. Генри представляет, как его вытаскивают из-под притяжения черной дыры.

Он задыхается, и его глаза открываются темноте. Тихое шипение и позвякивание обогревателя рядом с его кроватью, грубая ткань одеял, влажный холодный воздух, пульсирующая боль в руке и на лбу.

«Я будто снова очнулся от комы»,– думает он.

Измученный, он снова закрывает глаза, но на этот раз, чтобы отдохнуть.

Тень в виде мужчины стоит в ногах его кровати, наблюдает, как мальчик погружается в сон.

Она сидит высоко на дереве, нюхает воздух, золотистые глаза светятся в темных ветвях. Она наблюдает за домом, изучает высокое затемненное окно, словно в раздумье. Она издает череду небольших звуков – туктуктуктук – звучит как занятой дятел, а потом из глубины горла вырывается медленный, мягкий стон.

Сырые полоски свежего мяса подвешены на ближайшей ветке, кровь медленно капает на землю внизу. Грязь впитывает все, что может.

Жесткий, бледный свет рассвета проникает сквозь щели в одеялах и досках, прикрывающих окна первого этажа дома, придавая грязным стенам серый оттенок и обнажая каждый дефект измятого древнего пола. В воздухе летают пылинки, и – если бы не вид – Пит проснулся бы несчастным и подавленным от того, что снова застрял в такой дыре.

Вместо этого Пит наблюдает за дыханием Дженни, не обращая внимания на окружающие его недостатки.

Девушка и ее брат расположились в дальнем конце помещения, которое, как он предполагает, раньше было гостиной. Они оба все еще спят после ночной смены.

После того, как парень проскользнул мимо Лиама, Джим больше не хотел рисковать. Отныне они держали круглосуточную вахту, пока все не закончится. Пит расположился подальше от странной семейки – «наверное, он ее трахает»,– подумал мужчина с одновременным отвращением и возбуждением,– потому что знал, что эта стерва ненавидит его, и не хотел усложнять все еще больше. Когда они сидели в тюрьме, Грег часто говорил о сестре-близнеце так, как большинство парней говорят о своих женах или подружках, а потом его выпустили – всего за несколько месяцев до того, как вышел срок самого Пита за взлом с проникновением.

– Она злая, как и ты,– любил говорить Грег и смеялся. За несколько дней до освобождения он сказал Питу: – Только она будет ждать меня, когда я выйду из этих больших ворот, она и никто другой. Потому что больше никого нет.

Пит больше ни о чем не спрашивал, потому что ему, откровенно говоря, было наплевать на семью Грега. Но ему нравился этот чувак, он доверял ему, и они планировали перегруппироваться, как только Пита выпустят.

– Тебе надо кое с кем познакомиться. С Джимом Кэди. Самый большой, злой и умный сукин сын на свете. Ему всегда нужны люди. Он никогда не спит, никогда не задерживается. Как машина. Тебе он понравится.

И вот, восемнадцать месяцев спустя, они все здесь. Лучшие друзья и все такое. Похищение ребенка – худший вид преступления, даже преступники видели его за чертой общепринятой порядочности. Питу насрать. Как и на тупую сестру Грега. К хренам ее и его.

Но.

Ему все равно хочется держать их обоих в поле зрения и в пределах слышимости. И уж тем более Джима и Лиама, которым он доверяет (в определенной степени), но еще боится. Вряд ли они все его кинут, но Педро Скалера все еще жив, потому что единственный человек, которому он доверяет в этом дерьмовом мире,– он сам, а хорошая доза скептицизма – лучшее лекарство, как говаривала его abuela.

– Никому не доверяй, Педро, и никто никогда не сможет тебя обмануть,– хрипела пожилая женщина, сидя на пыльном крыльце ветхого дома в Окленде, который они делили с другой семьей иммигрантов – все они забирали себе любой клочок пространства, какое осталось. В спальнях жили родители, бабушка и родители другой семьи. Остальные – четверо мальчиков и две девочки (двое из мальчиков были его родными братьями) – спали на раскладушках в почти пустой гостиной, занавешенных простынями. Это все было смешно, но среди дикарей, этих маленьких отбросов общества, существовало уважение, из-за чего они могли сохранять между собой мир.