— Красиво сказано, — недовольно буркнул я, привычно усаживаясь прямо на овеществлённое ничто, — Может даже мудро, но мне с этого ни горячо ни холодно. Там умирают мои ребята и те за кого я несу ответственность. Умирают, потому что мне не хватает силы и знаний. Ненавижу это чувство! Боль, страх, горечь, тоска — всё это можно перетерпеть, но беспомощность, граничащая с отчаянием… Всё бы отдал чтобы никогда её не испытывать.

— Так не испытывай, — как само собой разумеющееся произнёс Мудрец. Из уст кого другого это могло бы здорово вывести меня из себя, ведь каков совет — не испытывай! Но я привык. Уверен, для самого Хагоромо как раз-таки не было бы ни каких проблем просто взять и перестать винить себя за что-либо, просто он не хочет, а потому корит — считает это своим долгом, но не видит в этом проблемы для других. Всё же, в такие моменты я отчётливо понимаю, что он точно такой же безумец, как и я сам.

Хотя ладно, не буду совсем уж завираться, до его уровня мне ещё далеко, но судя по последним событиям я стремительно сокращаю разрыв. Есть чем гордиться…

— Рад бы, но ты сам не раз обращал внимание на мою любовь к самобичеванию, а тут такая возможность — грех упускать.

— Ирония тебе тоже к лицу, — даже не думая обижаться, мягко ответил старик, чуть наклонив рогатую голову в бок, — Но я понимаю что тебе сложно принять мой совет, и даже не потому что контролировать свои эмоции ты никогда не учился, собственно тебе в этом и особого смысла нет, в них скрыта немалая часть твоей силы, но суть твоей проблемы в другом. Справляться с вызовами судьбы самостоятельно, делать больше, чем можешь, и рассчитывать только на себя даже в окружении доброй дюжины рук, готовых тебя подхватить — не самая удачная тактика, зато крайне выигрышная стратегия. Довольно опасная, но, несомненно, выигрышная. Всегда. При любых обстоятельствах. Ты понял это рано, слишком рано на мой взгляд, толком не успев распробовать какова же на вкус бескорыстная помощь и поддержка, вместо этого ты сам всегда подставлял другим своё плечо. И теперь, попав в ситуацию когда тебе волей не волей приходится рассчитывать на других, ты просто не знаешь как поступить, ведь они — не ты. То, что для тебя было бы детской забавой прочим может оказаться непосильным испытанием, то что ты бы и не заметил, других способно убить. Тебе пришлось заново учиться понимать людей, смотреть и оценивать их возможности, и вдруг ты осознал, что они до умопомрачения хрупкие существа.

— Ну совсем уж блаженного из меня не делай! — возмущение моё было в высшей мере праведным, — Я не столь далёк от жизни что бы не осознавать таких вещей!

— Но и не так близок что бы постоянно держать их в уме. Вспомни хотя бы как долго ты искал задание для тех трёх детишек, и сколько раз хотел силой оттащить их обратно в Коноху, прекрасно понимая, что добровольно они ни за что не уйдут.

— Ну нашёл кого в пример приводить! Ещё бы младенцев грудных вспомнил, вот уж чьи возможности точно не оценить!

— Могу и их, но ведь ты и так прекрасно понял, что я имел в виду. Ты слишком привык мерить всё по себе, и впервые за долгое время вспомнив, что являешься скорее исключением из большинства возможных правил, ровно, как и большая часть тех, кто окружает тебя в повседневной жизни, совсем уж занизил возможности своих подопечных.

— Этим подопечным и двадцати нет!

— А я говорю не только про твоих детишек, но про всех сразу, чтоб уж наверняка.

— А можно сказать прямо, что бы я сразу сделал вид что всё понял и мы оставили наконец эту тему? — сам не веря что такое возможно поинтересовался я, но надежда, как известно, умирает последней.

Однако Хагоромо всегда умел оставлять меня в дураках, а потому спокойно ответил:

— Разумеется. Перестань недооценивать потенциал простых людей, иначе можешь очень неприятно удивиться.

Они куда могущественнее, чем тебе кажется. Не только те кому ты помог стать сильнее и вывел на проторённый твоими могучими лапами Путь, а вообще все. Без исключения, просто не каждый своё могущество может найти.

— Когда это я их недооценивал? — скорее для справки, возразил я, уже устав от спора, в котором неизменно окажусь проигравшим. С этим стариком по-другому просто не бывает.

— Тебе по порядку перечислить? А то список длинный, а я знаю, что нет способа лучше надолго отвадить тебя, чем занять нудной и монотонной работой. И боюсь моё перечисление всех тех моментов, когда ты откровенно занижал возможности простых людей или шиноби, попадает под это определение.

— Ты очень любезен, — яда в моих словах хватило бы и Биджу, Однохвостому так точно, — Но оставлю это удовольствие на тот момент, когда всё-таки решу свести счёты с судьбой, а то она у меня с характером. Ей полезно иногда страдать столь же сильно как я.

— Нет так нет, — покладисто согласился мой собеседник, сверкая глазами. После чего мы оба надолго замолчали. Я для того чтобы обдумать услышанное, а он чтобы предоставить мне такую возможность.

Наконец я тяжело спросил:

— Как у тебя это получается?

— Что именно?

— Так всё объяснять. Пока не пришёл к тебе всё голову ломал как поступить, что делать, метался из стороны в сторону, разве что не орал — всё пропало! А теперь… даже когда не хочу внимать твоей мудрости всё равно гребу её лопатой. Как так?

Он вновь улыбнулся:

— Просто настоящее обучение это не только передача знаний, но и опыт счастливого равноправного взаимодействия с другим существом, во чём-то тебя превосходящим, но одним своим присутствием поднимающим на эту недосягаемую высоту. И вовсе не из соображений благотворительности, а просто потому что разговаривать с равным гораздо эффективней, чем неразборчиво выкрикивать инструкции, свесившись вниз головой со своих алмазных небес. И проще, и интересней. И веселей. А поднявшись, пусть даже в глазах другого существа, на доселе недосягаемую вершину, ученик, даже против своей воли, пытается соответствовать новому положению, просто в попытках адаптироваться к чему-то новому.

— Я так очевидно не умею.

— Тебе и не надо, — вдруг крайне серьёзно сказал Хагоромо, — И не потому что ты высоко забрался — всегда есть кто повыше. Просто с твоих высот открывается слишком уж жестокая картина, мало кто способен понять её правильно. Людям необходимо сохранять веру в справедливость, для них это значимый ориентир, а Жизни такое понятие чуждо. Ей вообще многое чуждо.

— И не напоминай.

— Не уж то всё так плохо?

— Плохо? Скорее слишком хорошо.

Да ты и сам знаешь, к чему рассказывать, — махнул я рукой, вновь уставившись куда-то в ни куда, но Хагоромо проявил неожиданную настойчивость:

— Всё же расскажи. Я не могу и не хочу следить за тобой каждое мгновение, да и ты от подобного явно не был бы в восторге. Случилось что-то из ряда вон?

— Ничего нового, просто… Трудно слишком стремительно становится кем-то другим. Даже если этот кто-то другой и есть настоящий ты. Это выматывает, при том что даже поговорить почти не с кем, ведь они не поймут, и вины их в этом не будет. Я и сам не понимаю, но деться от этого никуда не могу.

— Ты удивишься, но эта разновидность одиночества знакома многим. Даже когда человек окружен семьей и друзьями, но поговорить о том, что иногда видит, как ткань бытия выворачивается наизнанку, швами наружу, как летит мимо густое чужое прошедшее время, как реальность трескается подобно разбитому стеклу, и из трещин льется невидимый глазу, но физически ощущаемый свет — не с кем.

Я вновь бросил на него вопросительный взгляд.

— Я же говорил — не недооценивай людей. Да, твои проблемы им чужды, но с чего ты взял, что их собственные мечты и переживания менее болезненны и терзающи, чем твои собственные? Почему решил, что ребёнок, потерявший любимую игрушку, тоскует меньше, чем человек утративший близкого родственника или друга? Лишь потому что они в твоих глазах неравнозначны? Быть может для тебя это и так, но уверяю, для дитя игрушка была лучшим из возможных друзей, которому оно доверяло самые сокровенные тайны и делилось лучшими моментами своей только начавшейся жизни. И боль от потери может быть ужасающей в обоих случаях.