— Ладно, мэм, я займусь этим делом!

Поднялся из-за стола во весь свой огромный рост — беседа завершена. Поднялась и просиявшая Надин.

— Не волнуйтесь, дитя мое, я думаю, все уладится, — с доброй улыбкой сказал президент. Стянутая черной митенкой женская ручка очутилась в мужской руке, и эта могучая лапища лесоруба из Индианы пожала ее с такой осторожностью, как будто боялась раздавить.

Счастливая, не чуя под собой ног, летела Надин по дворцовым коврам. «Все уладится! — пела у нее душа. — Я думаю, все уладится...» Ее переполняла горячая признательность к этому человеку, она была им очарована.

Выходя из президентского кабинета, мельком услышала, как Линкольн, заглянув в соседнюю комнату, сказал сидевшим там секретарям:

— Мальчики, думаю, на сегодня хватит. Пора закрывать лавочку.

Но не пришлось ей увидеть того, что последовало затем: как один из секретарей передал президенту только что полученное письмо, как тот, разорвав конверт пальцем, пробежал письмо, и, сказавши: «А! Еще одно!», небрежно бросил смятый листок на стол и приказал секретарю:

— Чарли, присоедините к тем. Знаете, где меня обещают убить.

После того, утвердив на крупном носу очки, Линкольн остановился перед огромной, покрытой нехорошей красно-синей сыпью картой Соединенных Штатов.

— Хантсвилл! — бормотал он, блуждая по ней худым пальцем. — Где же этот самый Хантсвилл?.. А, вот он где!

Так этот пункт, значит, был взят полковником Турчиным... Турчин, Турчин... Ну да, конечно, это он — фигура опального полковника полностью всплыла в памяти президента. Да, да, это было в маленьком городке, кажется, Маттуне, который мимоходом посетил Линкольн в дни предвыборной президентской борьбы. В загородной роще, где происходил митинг, сразу заметил Эйб прикрепленный к дереву громадный плакат-карикатуру на себя и на своего соперника Дугласа. Маленький толстячок Дуглас, вполоборота, спиной к зрителям, с лицом, перекошенным бессильной злобой, глядел вслед Линкольну, а он, громадный, величественный, размашистыми шагами приближался к видневшимся вдали пирамидам — символу вечности, всматриваясь в них из-под ладони.

Плакат понравился будущему президенту. «Кто рисовал?» — спросил он, посмеиваясь. И ему ответили: «Мистер Турчин, наш художник и чертежник»...

Сжав пальцами подбородок, а левой рукой поддерживая локоть, в глубокой задумчивости стоял Линкольн перед картой военных действий. Конца им не предвидится. Война тянется и тянется, страна истекает кровью. Мак-Клеллан, главнокомандующий, по-прежнему обдумывает планы кампании и топчется на месте. А если, собравшись с духом, пробует потягаться с генералом Ли, то потом еле уносит ноги. За одно только нынешнее лето дважды была разгромлена Потомакская армия, когда пыталась овладеть Ричмондом — столицей мятежников. «Великий инженер!» — прошептал президент, вспомнив собственную горькую шутку. «Конечно, Мак-Клеллан великий инженер, — сказал он кому-то, — но у него своеобразный талант к созданию неподвижных двигателей».

Правда, отрадней дела на остальных фронтах. Грант на западе берет один за другим важные пункты и — благодарение богу! — пока что успешно продвигается в глубь мятежных штатов. На юге Батлер взял, при поддержке флота с моря, Новый Орлеан. Тот самый Новый Орлеан, который считался неприступным...

А все же нет еще признаков крутого перелома войны. Нет.

1863 год.

Несколько всадников на разномастных лошадях разъезжали рысцой среди земляных редутов и люнетов, откуда стрелки вели по противнику редкий, ленивый огонь, среди длинных траншей, где мелькали солдатские кепи, задерживались на несколько минут то в одном, то в другом месте, затем вновь продолжали свой путь. Генерал Улисс Грант, командующий армией, которого сопровождали генерал Шерман, бригадный генерал Джон Турчин и другие офицеры, совершал объезд позиций под Виксбергом.

Раннее июльское утро было туманным, седым. Затянувшая окрестность молочная муть слизнула городок, утвержденный на высоком, крутом берегу Миссисипи, которая неожиданно делала здесь длинную петлю. Время от времени там и сям туман высвечивался изнутри мутной желтой вспышкой пушечного выстрела, минуту спустя длинно прокатывался гул. Более дальний, приглушенный орудийный грохот доносился с реки. Бронированные пароходы капитана Портера тоже обстреливали осажденный Виксберг. Южане отвечали. Порою вражеское ядро, с шелестом раздвигая воздух, падало недалеко от всадников. Неясные в тумане, темнели верхушки высоких тополей и вязов, под ними белели палатки, бугрились землянки.

Повсюду шли работы. Солдаты с лопатами и кирками в руках рыли новые траншеи, копали канавы, отводя застойную болотную воду. На топкой лесной дороге мостили гать — по нескольку человек переносили на плечах длинные, тяжелые бревна и укладывали одно к одному. Пришлось объезжать, ноги лошадей увязали в хлюпающей почве выше бабок. Изнуренные лица солдат были желты, малярийны.

Турчанинов подумал: сколько у него в бригаде больных малярией! Не мудрено: стоим в болотах, дышим гнилыми туманами. В окопах грязь по колено, спать приходится на земле, размокшей от дождей. Долго ты будешь памятен, треклятый Виксберг, сковавший целую армию уже на полгода! Захолустный, плюгавый городишко на берегу широкой реки, окруженный лесами и болотами, населения всего пять тысяч, а если падет этот городишко — к Союзу отойдет громадная территория, вся долина Миссисипи. Но крепок орешек. Попробуй раскуси. Пембертон со своей тридцатитысячной армией засел так, что не выбьешь...

Ныне Турчанинов сражался в армии генерала Гранта. Хоть из тюрьмы вышел не только победителем, с поднятой головой, но и со званием бригадного генерала, хоть бригада и хантсвиллские негры встретили его как триумфатора, все-таки Иван Васильевич не пожелал больше служить под началом Бюэлла и добился перевода в другую армию.

Итак, ехал Турчанинов на коне и поглядывал на толстенького, крепко сбитого, круглобородого мужичка — Гранта. Когда-то — баснословные времена! — сидели они рядышком в товарном вагоне перед раскрытой дверью и покорно ждали, кого выберут своим командиром взволнованные, жарко спорящие солдаты — Турчина или Гранта. Выбрали его, Турчина... Кто знал тогда невзрачного армейского капитана А нынче генерал Грант командует всей федеральной армией, и его имя с уважением повторяет вся Америка. Блистательная карьера!

Задумчив, мрачноват был сегодня командующий. Сильней обычного попахивало от него коньяком, но покрасневшие глаза смотрели по-прежнему уверенно и ясно, из-под жестких усов независимо торчала дымящаяся дешевая сигара. Мрачен был и Шерман — некрасивый, лобастый, неряшливо заросший рыжеватой бородой, с быстрым, решительным взглядом. Впрочем, у него всегда был сердитый и раздраженный вид.

А в сущности, чему радоваться? Шестой месяц, начиная с осени прошлого года, топчемся под Виксбергом. Дважды пробовали брать город штурмом и всякий раз отступали несолоно хлебавши. Пришлось взяться за лопату и кирку, окружать Виксберг семимильным кольцом траншей, перерезать все коммуникации и брать мятежников измором, одновременно отбивая попытки других армий южан прорваться к осажденным.

— А все-таки Пембертон будет у меня жрать крыс! — после долгого молчания пробурчал Грант.

Шерман угрюмо ответил:

— Они и жрут, генерал. Негры-перебежчики рассказывают, что в городе съедены все мулы. Перешли на собак, на крыс, на древесную кору.

— И все-таки держатся!

— Держатся, сэр! Пембертон выполняет приказ президента Дэвиса — удержать Виксберг любой ценой.

— Молодцы! — сказал Грант, жуя сигару.

Несколько десятков ярдов проехали в молчании, слышна была лишь глухая на мягкой дороге конская рысь, да уздечки позвякивали. Гранту припомнилось, как во время одного пятидневного марша под Виксбергом шел он в пешем строю, вместе с солдатами. Весь его багаж состоял из зубной щетки в кармане. Не было ни коня, ни ординарца, ни шинели, ни одеяла.