— Что же, значит, цветные свободно проходят к президенту? — спросил седовласый фермер, ни к кому не обращаясь.

— Это Фредерик Дуглас, вице-президент Общества борьбы с рабством, — вновь блеснул своей осведомленностью пестрый жилет. — Да, сэр, я бы не прочь иметь такую голову, как у этого цветного.

Ровно в двенадцать один из секретарей гостеприимно распахнул белые двустворчатые двери. Толпа повалила в узкий, просто обставленный президентский кабинет, дымящийся веселым желтым солнцем, — в дверях произошла легкая давка, — и стеснилась перед полированным дубовым барьером.

Большой, белого мрамора камин с высокой медной решеткой. Во всю стену карта, точно красно-синей сыпью покрытая цветными булавками, отмечавшими места, где бушует война. Высокие раскрытые окна с зелеными бархатными гардинами, откуда открывается вид на монумент Джорджу Вашингтону, на сверкающую за ним серебряными искрами, сизую рябь широкого Потомака и на склоны зеленых заречных холмов с белеющими рядами солдатских палаток. Всего в шести милях отсюда пролегла расколовшая страну линия фронта, за которой находился Ричмонд — столица мятежников.

Впрочем, президентский кабинет Надин рассмотрела уже позже, когда несколько освоилась, а пока что ее внимание было захвачено тощим человеком в черном пасторском сюртуке, что сидел за огромным, заваленным бумагами письменным столом, огражденный барьером от напора посетителей. Положив на стол большие мужицкие руки, настороженно подняв голову на длинной шее, сидел он в кресле с высокой спинкой и смотрел на просителей, готовый выслушать каждого, — Авраам Линкольн, шестнадцатый президент Североамериканских Соединенных Штатов. Густые, спутанные, чернь с серебром, откинутые назад волосы, запавшие глаза, голая верхняя губа, короткая, точно из шеи растущая, борода голландских либо норвежских рыбаков...

Особенно на глаза обратила она внимание: блестящие, насмешливые и одновременно мечтательные, они, казалось, видели каждого насквозь.

Она не могла определить по внешнему виду, добрый ли это человек. А как нужен был ей сейчас добрый и справедливый человек!

— Мистер президент! — обратилась к Линкольну леди из Буффало, пытаясь в то же время выровнять помятый в давке кринолин. — Мистер президент, я очень прошу вас назначить моего сына полковником. У него все права на это. Мой дед дрался под Лексингтоном, мой отец воевал под Новым Орлеаном, мой муж убит пол Монтереем. — Она поднесла к глазам батистовый платочек. — Мой сын заслужил звание полковника.

Надин услышала спокойный, протяжный, чуть гнусавый, кентуккийский голос президента:

— Я полагаю, мэм, ваша семья достаточно повоевала за страну. Пора дать такую возможность другим.

— Но, сэр... — опешила толстая леди. — Мой сын...

— Да, да, ваш сын может сидеть дома. Пусть другие повоюют, — сказал президент с мягкой настойчивостью. — Не смею вас задерживать, мэм.

И он перевел глаза на следующего посетителя — бедно одетого, небритого парня в разбитых башмаках. Дама из Буффало с негодующим видом поплыла к выходу.

Небритый оборванец просил президента дать какую-нибудь государственную должность, чтобы прожить, как он выразился.

— А какие у вас основания претендовать на такую должность? — спросил Линкольн.

— Мне не повезло в жизни, мистер президент. Я беден.

— Я не хочу обидеть вас, мой друг, но мне припоминается один случай, — как бы задумчиво проговорил президент. — Некий плохо одетый человек попросил у министра иностранных дел должность сначала консула в Берлине, потом в Париже, потом в Ливерпуле, наконец согласился стать клерком в министерстве. Ему сказали, что все эти должности заняты. «В таком случае, — сказал он, — не одолжите ли вы мне пять долларов?»

В толпе просителей послышалось угодливое хихиканье.

Президент поднялся и вышел из-за письменного стола, доставая бумажник. Худое, морщинистое, большеротое лицо с голландской бородкой возвышалось над толпой. В жизни не видала Надин человека такого роста.

Порывшись длинными пальцами в бумажнике, Линкольн извлек ассигнацию.

— Я тоже даю вам пять долларов. И да поможет вам бог.

«Отказ за отказом, — подумала Надин. — Черствый, бездушный человек... И мне тоже откажет. Господи, господи...» Она начинала уже сомневаться, правильно ли сделала, решив подойти самой последней, когда президент отпустит всех просителей и никто уж не будет стоять у нее за спиной, нетерпеливо прислушиваясь к разговору. Может, лучше было бы не выжидать, а сразу обратиться к нему, в числе первых посетителей? Пока еще он не утомился?.. Со страхом глядела Надин на высокого некрасивого человека с угловатыми манерами, такого чуждого всей этой роскоши, которая его окружала.

Подошла очередь печального старичка. Его сын, солдат, сообщил он, обвинен в воинском преступлении и приговорен к расстрелу. Лицо президента стало неприветливым.

— Где служит ваш сын? — спросил отрывисто.

— В армии генерала Батлера.

Линкольн нахмурился и опустил глаза.

— Мне очень жаль, но я ничем не могу помочь. На днях я получил от генерала Батлера телеграмму, где он протестует против моего вмешательства в дела военно-полевых судов.

Веки у старика замигали, рот покривился. Маленькой, сморщенной рукой с синим рельефом вен он прикрыл лицо.

— О Тэдди! О мой маленький Тэдди!

У Надин стиснуло сердце. Она видела, как с высоты своего роста Линкольн молча глядит на вздрагивающего от рыданий бедного старичка, и ей показалось: тяжелая борьба совершается в душе президента. Вдруг решительно, с доброй и в то же время мальчишеской удалью, Линкольн махнул длинной рукой:

— Черт возьми, Батлер или не Батлер!.. Как фамилия вашего сына?

— Джэксон, сэр.

Линкольн сел за стол и нацарапал несколько слов на клочке бумаги.

— Успокойтесь. Слушайте, что я пишу: «Рядового Джэксона не расстреливать впредь до особого моего распоряжения».

— Мистер президент! — Старик всхлипнул, вытирая глаза вытащенным из заднего кармана большим клетчатым платком. — Вы пишете: «не расстреливать до моего распоряжения» ... Ведь вы можете приказать расстрелять его через два дня.

По худому, с голландской бородкой лицу щедро разлилась добрая улыбка.

— Похоже, старина, плохо вы меня знаете, — сказал слегка в нос президент. — Если вашему сыну не встречаться со смертью до моего особого распоряжения, значит, ему суждено жить дольше самого Мафусаила.

Теперь настала очередь провинциалочки в голубом. Приехала она из Вирджинии («Рабовладельческий штат», — подумала Надин, прислушиваясь к взволнованному девичьему голосу). Ее брат, солдат армии южан, рассказывала она президенту, находился сейчас в лагере для пленных, в районе расположения войск северян.

— Сэр, разрешите мне повидать брата, — говорила девушка, и голос у нее дрожал. — Я вас очень прошу, сэр, дать пропуск.

Подойдя к вирджинке, Линкольн испытующе заглянул в устремленные на него голубые умоляющие глаза.

— Вы, конечно, лояльны?

Она запнулась, покраснела, но тут же решительно, даже с вызывом, вскинула светлую, гладко причесанную голову.

— Да, я всей душой... с Вирджинией.

«Какая смелая!» — подумала Надин с враждебным уважением.

Минуту Линкольн не сводил глаз с дерзкой девчонки. Она храбро выдержала его взгляд, хоть и побледнела.

— Ваша фамилия, мисс?

Чуть слышным голосом назвала она свою фамилию. Подойдя к столу и не присаживаясь, президент написал что-то и вручил девушке из Вирджинии записку. Вместе со своим седовласым спутником та направилась к двери. Надин слышала, как старик сердито выговаривал ей:

«Ведь я предупреждал, что нужно быть осторожной. Теперь пеняйте только на себя». Продолжая ворчать, взял из рук девушки записку президента, взглянул на нее и остановился в изумлении. Как бы не веря глазам, медленно прочел вслух: