Сбежавшиеся отовсюду породистые псы крутились под ногами лошадей, с остервененьем лаяли и рычали на вылезающих из тарантаса. Какие-то лица замелькали за стеклами окон, какие-то фигуры появились в дверях дома.

В просторном вестибюле офицеров окружила толпа плечистых гайдуков и ливрейных лакеев.

— Батюшка дома? — отрывисто спросил Кильдей-Девлетов, сбрасывая шинель кому-то на руки.

— Святители-угодники, сам князек молодой! — завопил, делая плачущее лицо, старый тонконогий лакей в белых, плохо натянутых чулках. Слезливо шмыгая носом, начал хватать у князя руки поцеловать. — Ваше сиятельство... Радость-то какая!.. Пожаловали наконец...

— Ну ладно, ладно, хватит! — нетерпеливо высвободил руку Кильдей-Девлетов, не узнавая старика, да и не собираясь его узнавать. — Раздевайся,Турчанинов. Идем.

В некотором изумлении Турчанинов остановился на пороге. Перед ним пустынно открылся большой, двусветный, довольно странного вида зал, весь пронизанный бьющими в полукруглые окна дымно-багряными прощальными лучами вечернего солнца. Не было здесь никакой мебели, только в глубине, на помосте, обитом алым сукном, точно два трона, симметрично стояли два ярко-красных кресла с высокими спинками, украшенными золотой бахромой. Третье такое же кресло помещалось ниже, на небольшом возвышении.

За креслами виднелись два больших портрета в золоченых рамах. Один изображал во весь рост мужчину средних лет. Густые черные волосы падают, курчавясь, на низкий лоб, как бы нахмурены черные сросшиеся брови, тяжело очерчен подбородок. На шее, под подбородком, сверкающий эмалью и золотом орден, из-под бархатного лацкана вицмундира высунулась большая серебряная звезда. На другом портрете — молодая миловидная женщина с покатыми алебастровыми плечами, в белом придворном атласном платье.

Несмотря на аляповатое письмо, все же крепостному художнику удалось передать выражение лиц: надменное, властное, жестокое — у мужчины и кроткое, робкое — у женщины.

— Каков тронный зал? — спросил Кильдей-Девлетов, непонятно хохотнув — то ли с некоторой гордостью, то ли с насмешкой над тем, что показывал. — Я тебе говорил, старик у меня чудак.

— А третье кресло, — это что, трон для тебя? — спросил Турчанинов.

Ответить князю не пришлось. Послышалась приближающаяся топотня, и в зале появилась толпа людей — старый князь с княгиней, за ними лакеи, горничные, приживалки, шутихи.

Поседевший и потолстевший, в распахнутом полосатом архалуке, под которым виднелась белоснежная сорочка голландского полотна, в расшитой шелками шапочке с толстой кистью, старый князь Кильдей-Девлетов сейчас мало напоминал свой портрет. И расплывшаяся, огрузневшая, в чепце с желтыми лентами, княгиня тоже ничего не имела общего с тихой красавицей в атласном платье.

Еще издали протягивая руки, задохнувшаяся от бега и от радости, она бросилась на шею к сыну, опередив мужа.

— Ильюша... Ильюша... — лепетала, плача и смеясь, и покрывала поцелуями припавшую к ее слабой, дрожащей руке черную голову с заросшей шеей.

Старый князь топтался около них.

— Пусти, дай мне... Ну, пусти же, дура дурацкая! — крикнул он, засверкав глазами, и, отстранив локтем жену, тоже заключил молодого князя в родительские обътья. — Хорош, хорош... Богатырь!.. Красавец!..

Внезапно обрюзглое, густобровое, с припухшими подглазьями лицо старого князя стало зверским.

— Прекратить! Разогнать псарню! — рявкнул он, обращаясь к слугам: со двора доносился шумный лай собак, которые никак не могли успокоиться.

Слуги со всех ног бросились к дверям.

Тут старый князь заметил наконец стоявшего в сторонке Турчанинова и надменно прищурился на него. Громко и бесцеремонно спросил сына:

— А это кого с собой привез?

— Мой друг, Иван Васильевич Турчанинов, батюшка! — представил князь Илья. — Вместе с ним в Венгрии воевали. Прошу любить и жаловать.

Турчанинов сдержанно поклонился.

— А! Ну что ж, милости просим.

И старый князь, уже остывший после недавней вспышки, с высокомерной благосклонностью протянул гостю небольшую, крепкую, теплую руку с масонским перстнем на безымянном пальце.

Устроившись в отведенной ему комнате, первым делом занялся Турчанинов обследованием окружающей местности. Недалеко отсюда, за дубовой рощей, уже лежали владения Перфильевых. Несколько раз побывал Иван Васильевич в приграничной роще — лошадь давали ему на княжеской конюшне.

Прискакав, останавливался на обрыве, под которым, в заросшем черемухой овражке, плеща и булькая, несся по-весеннему вздувшийся, говорливый ручей. За овражком начинался подернутый зеленой дымкой перфильевский сад, вдали поднимался бельведер барского дома. Долго глядел в ту сторону Иван Васильевич — не мелькнет ли среди деревьев женское платье? Нет, не мелькало...

Пасмурный возвращался Турчанинов в усадьбу, придумывая по дороге, как бы ему увидеть ту, ради которой и предпринял такое путешествие.

После Пасхи старый князь праздновал день своего рождения.

Гости начали съезжаться еще накануне. Останавливались кто в господском доме, в нарочито отведенных для того комнатах, кто у попа либо у княжеского управителя, кто у мельника. В конюшнях уже не хватало места для чужих лошадей, на дворах с трудом можно было пробраться среди помещичьих бричек и тарантасов, стоявших с поднятыми к небу оглоблями. Съехалось в Подгорное человек до восьмидесяти.

Утром, под колокольный трезвон, был отслужен торжественный молебен в каменной сельской церкви елизаветинских времен, до того переполненной почетными богомольцами с княжеской фамилией во главе, что простой народ стоял на паперти. После обедни князь пригласил гостей отобедать у него.

В одном из покоев уже были накрыты длинные столы, вокруг которых хлопотали слуги, расставляя по указанию дворецкого последние бутылки и графины.

Шумный, разноречивый говор наполнял комнаты, куда входили, раскланиваясь и расшаркиваясь, новые и новые лица.

У входа в зал стояли сам хозяин с хозяйкой, встречая гостей сообразно чину-званию. Одних князь радушно обнимал, троекратно прикладываясь щекой к щеке, другим снисходительно протягивал руку, третьим, наконец, — мелкой сошке — подавал два пальца. Синий сюртук, из-за бархатного лацкана выглядывает серебряная звезда, на шее анненский крест, седые волосы завиты домашним парикмахером, высокий старомодный воротничок жесткими белыми уголками подпирает толстые щеки, — очень авантажен был сегодня Евлампий Порфирьевич. Толстушка княгиня разрядилась в шелка и кисею. В ушах бриллиантовые серьги, жемчуга на короткой жирной шее, золотые браслеты на дряблых старых руках, открытых буфами выше локтей.

Турчанинову накануне удалось выведать у князя Ильи, что среди приглашенных будут и Перфильевы. Сильно, радостно и восхищенно толкнулось и замерло у него сердце, когда увидел он Софи. Никогда бы не подумал, что она может быть такой — юная тоненькая красавица в белом платье, с высокой, стройной шейкой, с оголенными по плечи девичьими худенькими руками, улыбающаяся счастливо и растерянно. Ее сопровождали седоусый, почтенного вида господин в сюртуке до колен и старомодном жабо, похожий на военного в отставке, и сухопарая дама в накладных буклях и в лиловом платье с воланами. Ястребиное, заметно нарумяненное лицо дамы не понравилось Ивану Васильевичу. Он выдвинулся из толпы гостей так, чтобы Софи могла увидеть, и наконец дождался той блаженной минуты, когда блуждавший по залу взгляд девушки упал и на него. Она как бы вздрогнула. «Неужели это действительно ты?» — выразилось в ее изумленных, неверящих и словно бы, показалось ему, обрадованных глазах. Турчанинов едва заметно поклонился девушке и смешался с толпой.

Дворецкий, появившись в дверях, объявил, что кушать подано. Все потянулись в столовую, следуя за Евлампием Порфирьевичем, — тот, взяв под руку грузную, припадающую на ноги, шелестящую шелком платья старую княгиню, первым направился к столу. Гремя стульями, расселись — дамы и робкие девицы по одну сторону, мужчины по другую. Слуги принялись обносить гостей кушаньями. В соседней зале на хорах послышалась музыка домашнего оркестра, играющего для обедающих что-то не слишком шумное. Вскоре к стуку тарелок, вилок и ножей присоединился веселый говор и смех, — настроение гостей заметно поднялось после первых рюмок водки и бокалов цимлянского.