— Но предупреждаю, ребята: я буду добиваться от вас дисциплины, — слышали солдаты твердый голос. — Для того чтобы победить врага, нужно уметь воевать. А это возможно только, когда есть дисциплина. Пусть я буду строг, но я сделаю из вас настоящую воинскую часть. Если каждый солдат постарается по-настоящему, наш полк будет одним из самых лучших в армии. Это я вам всегда говорю, ребята, и еще раз скажу...

Капитана Улисса Гранта собрание выбрало командиром 21‑го полка.

После нескольких перебросок с места на место, из одного штата в другой, 19‑й полк очутился в Кентукки.

В один из холодных и хмурых ноябрьских дней происходил смотр полка. Эшелоны стояли на невысокой насыпи, протянувшейся вдоль опушки поределой буковой рощи, с которой северный ветер срывал и нес по воздуху последние желтые листья. Построенные в ряды роты уже около часа находились в открытом поле, недалеко от железнодорожного пути. Томясь ожиданьем начальства, солдаты не нарушали строя, но стояли вольно, опираясь на ружья. Группа офицеров собралась у штабного вагона и коротала время болтовней, перемежаемой взрывами смеха. Ветер вздувал пелеринки на синих шинелях. Майор с рыжими бакенбардами, худой, спокойный, попыхивая прокуренной трубкой, вел рассказ о битве при Манассасе, недалеко от Вашингтона, — участником этого первого крупного сражения пришлось ему быть:

— Такого позорного разгрома я еще не видел, джентльмены, клянусь честью! Вся дорога была усыпана перевернутыми повозками, ранцами, ружьями, походными ящиками, солдатскими кепи, куртками. Тридцатитысячная армия бежала, как стадо перепуганных баранов, до самого Вашингтона. Мак-Доуэлл, говорят, сам телеграфировал президенту: «Моя армия рассыпалась». Если бы конфедераты преследовали нас, Вашингтон был бы взят в два счета. Просто чудо какое-то спасло... А ведь накануне все были уверены в победе. Из Вашингтона толпами понаехали специально смотреть на сражение.

— Кто понаехал? — спросил молодой, белобрысый и длинноногий лейтенант, подбрасывая на ладони поднятый с земли камешек.

— Сенаторы, конгрессмены, газетчики, спекулянты и прочая тыловая сволочь. С дамочками прикатили, в экипажах, с корзинками провизии — как на пикник. Либо в театр — любоваться издали, как храбрые ребята будут убивать друг друга. Место и время сражения были заранее объявлены. Зато и улепетывали же они, когда откуда ни возьмись вдруг появились свежие резервы генерала Джонстона и ударили с фланга. А так мы уже брали верх... Но видели бы вы, как удирала эта вашингтонская публика! С них-то и началась паника.

— Все говорили, война протянется не больше двух-трех месяцев, — сказал кто-то.

Лейтенант живо отозвался:

— Я сам видел, как на улице едва не избили одного парня, когда он сказал, что Юг будет упорно защищаться... Кто же все-таки виноват в таком разгроме?

Майор раскуривал потухшую трубку, все ждали.

— Кто виноват? — сказал он наконец. — Говорят, генерал Паттерсон. Если бы он вовремя нанес удар по армии Джонстона, еще в долине Шенандоа, и не дал бы ему соединиться с основными силами, старик Мак-Доуэлл корчил бы сейчас из себя нового Юлия Цезаря: пришел, увидел, победил... А вообще, джентльмены, война не театр и не игрушка, как воображают некоторые. Я это понял еще в Мексике, клянусь честью!..

В дверях штабного вагона появилось озабоченное лицо Турчанинова. Остановясь наверху и не спускаясь по лесенке, командир полка спросил:

— Не видно еще?

Рыжий майор вынул изо рта трубку.

— Не видно, сэр.

— Дозорные расставлены?

— Расставлены.

— Майор Блэк! — сказал Турчанинов. — Пусть люди сядут на землю и отдохнут, не нарушая строя. Распорядитесь!

— Слушаюсь, сэр.

Командир полка вернулся к себе в вагон и вновь принялся просматривать только что доставленный из походной типографии свежий, пачкающий пальцы типографской краской, оттиск «Газетт зуав», которую он редактировал. Кое-что из того, о чем рассказывал майор Блэк, ему удалось расслышать, и о битве при Манассасе он знал. Да, странно велась эта война. Многое в ней было непривычно, да и не совсем понятно Ивану Васильевичу, воину крепкой русской выучки. Он достал серебряные карманные часы, щелкнул крышкой, снова спрятал.

Генерал Бюэлл, новый командующий армией, заменивший генерала Шермана, явно запаздывал. Что ж, ничего не поделаешь, будем ждать.

Был на исходе второй час ожидания, когда влетевший с испуганным лицом в вагон ординарец сообщил: «Едут!» Надевая на ходу шинель, торопливо застегиваясь, Турчанинов вышел из вагона.

Вдали, на пустынной дороге, уходящей в облачный горизонт, в той стороне, где находился паровоз поезда, завиделась быстро катившаяся щегольская коляска. Простым глазом можно было различить военные кепи в экипаже. Иван Васильевич махнул рукой офицерам, и те побежали вдоль отдыхающих на земле шеренг, послышались истошные выкрики команд. Все встрепенулось и зашевелилось. Солдаты поднимались с земли на ноги, проворно разбирали составленные в пирамидки ружья, шеренги строились, равнялись под свирепые понуканья капралов. Вот замерли...

Первым из остановившегося, поблескивающего черным лаком четырехместного ландо, запряженного парой вороных, выскочили, придерживая блестящие сабли, два чистеньких адъютанта. Затем, перекосив экипаж на одну сторону, брюшком вперед сошел Бюэлл — низенький, грузный, жизнерадостный сангвиник с седыми висками, бровастый, с толстым, ярко-розовым, пряничным лицом, а за ним, накренив ландо на другую сторону, вылез командир дивизии, высокий и тощий генерал Митчелл. Турчанинов тревожным взглядом проверил напоследок свои батальоны, выстроившиеся в напряженной готовности. Ружья на караул, ряды загорело-бурых лиц повернуты в сторону прибывших. Красные фески, синие шинели с начищенными до блеска медными пуговицами. Не отнимая кончиков пальцев от широкого лакированного козырька, двинулся Иван Васильевич начальству навстречу. Грудь навыкат, подошвы отбивают размашистый мерный шаг — былые времена, петербургский плац. Ать-два, ать-два!

— Здравствуйте, полковник! — сказал генерал Бюэлл. Веселый бас и радушное, с дружеским потряхиваньем рукопожатье — рука теплая, мягкая, как оладья, — показывали, что гвардейская турчаниновская выправка произвела на генерала должное впечатление.

— Здравствуйте, джентльмены! — Это к сопровождающим Турчанинова офицерам. — Не правда ли, самая подходящая погода для смотра? Хо-хо-хо!

Выполняя воинский ритуал, оба генерала вместе с почтительно отстающим на полшага Турчаниновым прошагали вдоль длинного, окаменело застывшего строя — правая рука у козырька форменного кепи, левая придерживает металлические ножны сабли. Солдаты, поворачивая головы, провожали их напряженно-неотрывным взглядом. Своим веселым, зычным голосом Бюэлл поздоровался с полком, и так мощно, так ладно гаркнули в ответ сотни луженых глоток, что дрогнуло командирское сердце Ивана Васильевича. Молодцы ребята!.. Грянули барабаны. Началось прохождение церемониальным маршем.

Иван Васильевич стоял с приехавшими генералами и следил, как машинно четко, под командные возгласы офицеров, поворачиваются, вздваивают ряды, перестраиваются длинные стройные шеренги, как под мерный грохот барабанов один за другим проходят мимо генералов ровные сомкнутые ряды людей в синих шинелях, с обращенными к ним рядами одинаковых лиц. Ему стало жарко, от волнения вспотели ладони. «Раз-два! Раз-два!» — невольно отсчитывал он про себя, прислушиваясь к знакомому, согласно-мерному, глухому топоту сотен ног, обутых в тяжелые солдатские башмаки. Чугунно гудела под ними твердая, прихваченная морозом земля, лишь кое-где припудренная снежком.

Маршировать-то они выучились, а вот как покажут себя в серьезном деле?.. Пока, когда были в Миссури, полк держался около линий железных дорог и принимал участие только в мелких стычках с противником.