Но последние месяцы строевые занятия производились систематически и настойчиво, по жесткому расписанию. Сюда входили учения, ротные и полковые, ежедневные учебные стрельбы. Тяжелые предстояли сражения, и Турчанинов, не теряя времени, старался сделать из своих людей настоящих солдат, отважных и выносливых, не теряющихся в сложной боевой обстановке.

Выбирая глухое полночное время, он сам проверял караульные посты и если находил часового спящим, отправлял его под арест. Прекрасно разбираясь в статьях воинского устава, он подмечал малейший промах и офицера, и солдата. Случалось, людей ночью поднимали по тревоге — занять оборону от воображаемого противника либо, наоборот, сделать внезапный бросок на несколько километров. Со скрипом, но устанавливалась в полку воинская дисциплина. Полковника Турчина начинали побаиваться, но одновременно росло и уважение. Теперь уж не подходили к нему руки в карманах, за щекой табак, а отвечали почтительным «слушаюсь, сэр», и всякое его распоряжение выполнялось быстро и точно. Люди научились маршировать, стрелять, ходить в атаку. Пока, правда, на мишени.

А вспомнить только, что было первое время! Кабак!

Тая беспокойство, Турчанинов нет-нет да и поглядывал на командующего, стараясь определить, какое впечатление производит церемониальный марш. Бюэлл, Бюэлл... Не тот ли это таинственный мистер Бюэлл, владелец земель, что четыре года назад выгнал их из дома на все четыре стороны? Тогда, под Нью-Йорком? Ведь был же до войны генерал Мак-Клеллан, главнокомандующий федеральной армией, директором крупной железнодорожной компании... А может быть, просто однофамилец?..

Сейчас генерал Бюэлл, заложив короткие руки за спину и выпятив круглый живот, стянутый белым шарфом с кистями, щурил глаза на марширующих перед ним иллинойсцев, казалось, вполне благосклонно. Перекидывался с Митчеллом одобрительными замечаниями, похохатывал: «Ничего, ничего, хо-хо-хо... Как находите, генерал?..»

Глядел Иван Васильевич на стройно движущиеся красно-синие четырехугольники своих рот, и спокойней становилось у него на душе: смотр должен был пройти хорошо. Что ни говори, радостно сознавать, что ты уже не чужак, кочующий по незнакомым городам в поисках случайного заработка, не изгоняемый отовсюду бродяга, а человек, нашедший наконец себе место под недобрым американским солнцем. Нынче он занят привычным, наиболее знакомым ему делом и делает его во имя высокой цели. И, что ни говори, успешно делает.

После церемониального марша начались тактические занятия.

— Позвольте, они, кажется, атакуют? — Держа обеими руками морской бинокль, Бюэлл следил за сотнями синих фигурок, которые, в беспорядке рассыпавишись по бесснежной зимней равнине, среди чернеющих кустарников, с протяжным, яростно-стонущим криком, ружья наперевес, бежали все в одном направлении.

— Да, сэр, атакуют, — ответил Турчанинов, тоже с биноклем в руках.

— Но почему же рассыпным строем, а не плотными колоннами, как полагается в таких случаях? — Генерал опустил свой бинокль, толстое, пряничное лицо поворотилось, и Иван Васильевич убедился, что светлые, выпуклые, веселые глаза Бюэлла могут, оказывается, принимать весьма неприятное выражение. — Странная у вас тактика, полковник!

— Зато, сэр, в результате такой тактики у меня будет меньше потерь от огня противника, — сказал Турчанинов спокойно и убежденно.

— Но это противоречит всем уставам! Наполеон так не воевал. На основании чего вы применяете подобную тактику наступления?

— На основании требований современной войны, сэр, — ответил Турчанинов. — А в частности на основании опыта войны в Крыму. Под Севастополем русская пехота придерживалась рассыпного строя. Результаты были самые положительные.

— А вы участник этой войны? — спросил Митчелл.

— Да, сэр.

— Ах, да, я и забыл, что вы выходец из России! — воскликнул генерал Бюэлл. — Значит, у вас богатый боевой опыт, полковник. — Светлые выпуклые глаза глядели более благосклонно. — Так, так...

— Между прочим, главнокомандующий, генерал Мак-Клеллан, тоже был под Севастополем, — сказал Митчелл. — Да, Мак-Клеллан был представителем Соединенных Штатов при англо-французском штабе.

Бюэлл совсем развеселился:

— Хо-хо-хо! Случайно вы не встречались с ним, полковник, в вашей ледяной России?

Поздно вечером, закончив инспекционный осмотр, генералы уезжали обратно. Было темно, холодно, среди черных клочковатых облаков потухали последние линяло-розовые остатки заката, во мраке желтели ряды освещенных вагонных окон.

Сияя издали зажженными фонарями, подъехала генеральская коляска, остановилась. Неяркий свет уперся в группу офицеров, вышедших провожать гостей. Генерал Бюэлл, подвыпивший и размякший, был доволен и всем увиденным, и обедом, которым его угостили.

— Великолепно, полковник! — говорил он Турчанинову, ставя ногу на заскрипевшую и подавшуюся под ним подножку. При этом пошатнулся. Иван Васильевич, тоже на радостях захмелевший, поддержал его под локоть, ощутив тяжесть грузного, хоть и коротенького, тела. — Великолепно, полковник! И строевые, и тактические занятия, и стрельбы — все прекрасно. Хо-хо-хо! В жизни не видел такой выучки.

— А штыковой удар? Мастерской удар, — вставил долговязый, почти на голову выше его Митчелл, заходя с другой стороны и тоже усаживаясь в ландо.

— Русский! — со скромной гордостью сказал, улыбаясь, Турчанинов. — Я обучаю своих солдат русскому штыковому удару. — Фонарь на экипаже осветил его зубы, белеющие между темными усами и бородой.

Глухо и неприютно шумела под ветром чернеющая в потемках роща.

Зимой 1862 года армия Бюэлла, покинув Кентукки, начала марш на юг. С боями прошли штат Теннесси. К весне дивизия генерала Митчелла, во главе которой находилась турчаниновская пехотная бригада, продвинулась в Северную Алабаму — край хлопка и кукурузы.

В теплые апрельские сумерки полковник Турчанинов со своим ординарцем Майклом подъезжали к лесу, где расположилась его бригада. Тонкий розоватый полумесяц висел в сиреневой пустоте над отдаленными отрогами Аллеганских гор. На опушке леса, и дальше, в глубине, за черными стволами огромных мачтовых сосен и кедров, светились красные пятна костров. Глухой рокот отдаленной орудийной стрельбы пробивался сквозь трескучий лягушиный хор, несущийся со стороны залитого молоком тумана болота в низине.

— Who is going?[36] — закричал часовой в шинели с пелеринкой — выступил внезапно из-за куста, вскинув ружье.

Турчанинов сказал пароль. Часовой, узнав командира бригады, отсалютовал ружьем.

— Как дела, Билл? — спросил, проезжая мимо, Иван Васильевич. Весенняя грязь чмокала под копытами.

— Все в порядке, сэр.

Черные косматые лапы сомкнулись над головами всадников, со всех сторон полезли навстречу. Охватило настоянной на хвое свежестью и прохладой.

— Вот с этим ирландцем, Майкл, когда-то мы вместе плыли из Европы в Америку, — сказал Турчанинов ординарцу. — Рядом на койках лежали... А теперь смотри, как встретились!

— Пути господни неисповедимы, сэр, — благочестиво отозвался Майкл.

Мягко ступая в темноте по лесной дороге, лошади принюхивались к знакомому запаху смолистого дыма. Повсюду среди деревьев, потрескивая, стреляя вверх искрами, пылали костры, у которых грелись и варили пищу солдаты. Неровный, прыгающий свет озарял нависшие темно-зеленые колючие ветки, палатки, разбитые у подножья громадных кедров, крупы распряженных лошадей, мирно, по-домашнему жующих в кустах сено, медный ствол пушки либо накренившуюся повозку с парусиновым верхом.

Взрывы хохота, доносившиеся от одного из костров, вокруг которого собрались солдаты, привлекли внимание Турчанинова — он придержал лошадь. Освещенный снизу багровым языкастым пламенем, какой-то стрелок в кепи, надвинутом на оттопыренные уши, рассказывал про Дейва Крокета, героя народных американских сказок: