— Амулет, Сэм. Очень хороший амулет. Он поможет найти Бетси.

— Ну, до Луизианы, дружище, еще долго добираться! — хохотнул Сэм Хантер. — Да еще с такими генералами, как наши... Лучше пойдем покурим. Ты мне сигарету свернешь.

Поднявшись с соломы, потянулся тощим, прожаренным на огне телом. Запахнул здоровой рукой серый, короткий для него халат и, шаркая надетыми на босу ногу шлепанцами, направился к выходу. За ним, осторожно ставя забинтованную ступню, поплелся Гектор на приподнявших плечи костылях.

Тяжелая, душная, висела в палате тишина — больше не слышалось мерного клокочущего дыхания, напоминавшего всхрапыванье пилы.

Джордж, слуга Надин, сидел на крыльце домика, где поселились командир бригады со своей миссис. Сидел, наблюдал, как Майкл чистит скребницей выведенного из конюшни полковничьего жеребца, и напевал вполголоса нечто молитвенное, подыгрывая себе на банджо.

— Полковник вернулся? — спросила, подымаясь по ступенькам, Надин.

— Да, мисси. Масса полковник сейчас отдыхает.

Пристрастие к церковным песнопениям и достаточно солидный возраст ничуть не мешали Джорджу быть легкомысленным щеголем и фатом. «Что это у тебя так блестит лицо?» — спросила как-то Надин, обратив внимание на его лоснящуюся, точно черным лаком крытую, физиономию. «Правда, мисси, красиво? — самодовольно спросил Джордж. — Это только глицерин да розовая вода». То и другое, как вскоре выяснила Надин, были взяты с ее туалетного столика. А красивым Джорджу захотелось стать потому, что он вознамерился было пленить собою Гарриэт, однако с первых же шагов потерпел полную неудачу. «Мякинная голова», — отозвалась о нем негритянка.

Когда Надин вошла в комнату, Иван Васильевич уже проснулся и лежал на постели в хмуром сонном раздумье, закинув руки за голову и пошевеливая пальцами в носках. Сабля в блестящих металлических ножнах была поставлена в угол, долгополый синий мундир с поперечными погончиками напялен на спинку стула, запыленные сапоги с перегнувшимися мягкими голенищами сброшены у кровати.

— Солдат у меня умер, — сообщила Надин, усевшись. — Совсем мальчик.

Наедине друг с другом, чтоб не забыть родной речи, говорили они на своем языке.

— Как тяжело, Жан, смотреть вот так и чувствовать, что ничем не можешь помочь, все твои знания бессильны. — Тонкие руки ее устало лежали на сдвинутых под широкой темной юбкой коленях, печальные глаза смотрели в одну точку. — Господи, когда же, наконец, люди перестанут убивать друг друга? Когда прекратятся войны?

— Никогда, душа моя, — серьезно, скорей даже сердито ответил на это Иван Васильевич.

Помолчали. Надин спросила:

— Ну что комиссия?

— Кажется, закончила, — невесело сказал Турчанинов.

— Ну и как? — И голос ее и взгляд дышали тревогой.

— Откуда я знаю? — с досадой ответил Иван Васильевич.

— Ты не спрашивал?

— Я слишком уважаю себя, чтобы спрашивать. Они сами должны мне сообщить результаты... Обвинять меня как будто не в чем. Воюю не хуже других. А может, и лучше.

— Тебя вызывали?

— Допрашивали всех командиров полков, и Пайта, и Вейдемейера, и Мура, а меня вызывали только раз. Спрашивали насчет негров в бригаде. Кажется, мой ответ их удовлетворил.

— Конечно, ничего не обнаружили, — уверенно сказала Надин, как бы не замечая его раздраженного тона. — Не волнуйся, Жан, все будет хорошо. Твоя совесть чиста.

Он усмехнулся наигранной этой уверенности, предназначенной для его успокоения.

— Моя-то совесть чиста, а вот у них может оказаться нечистой.

— Это Бюэлл! — убежденно проговорила Надин. — Это ты его тогда разозлил, на совещании. Ах, Жан, Жан!

— А, будь что будет! — досадливо поморщился Турчанинов и сел, спустив на пол ноги. — Надоело все!.. Устал, Наденька, я.

У нее сжалось сердце: как осунулся за эти дни!

— Нет, нет, Жан, так нельзя! — Порывисто подошла к нему и, усевшись рядом, взяла большую, тяжелую, темную руку в свои руки, горячие, источающие нежность. — Нельзя поддаваться настроению. Ты ни в чем не виноват, ты прав. Ты должен держаться гордо, бороться.

Турчанинов вздохнул, похоже, хотел что-то сказать, однако не сказал, только мягко высвободил руку и принялся натягивать тесные сапоги. Через раскрытое окно слышалось томное подвывание банджо.

— Знаешь, Наденька, мне сегодня нужно ехать, — сказал Иван Васильевич, пройдясь по комнате.

Надин испуганно вскинула голову:

— Куда?

— В штаб дивизии. Митчелл вызывает.

— Наверно, в связи с комиссией?

— Конечно. Ты не дашь мне мыло и чистое полотенце?..

Стоя спиной, он укладывал в дорожный саквояж необходимый в пути припас и говорил с искусственной, не обманывающей ее бодростью:

— А ты, душенька, не волнуйся. Пустяки. Я тоже думаю, что все обойдется... Между прочим, что делает у вас Гарриэт?

— Все, — ответила Надин. — Помогает во время операций, ходит за ранеными, стирает белье, моет полы, топит баню... Удивительная женщина! Получила на днях вознаграждение за работу — двести долларов — и как ты думаешь, что сделала? Все деньги отдала на прачечную для негров-беженцев.

— Возможно, дитя мое, на днях у вас заберут Гарриэт, — сказал Турчанинов.

— Куда? — удивилась Надин.

— Я подал рапорт в генеральный штаб. Предлагаю использовать ее для разведки в тылу врага. Ведь это же отличная разведчица: прекрасно знает Юг, все пути-дороги, ловкая, смелая, неуловимая... Надеюсь, все-таки, что там сидят не окончательные болваны, прислушаются к моим словам.

Облокотясь на оцинкованную стойку, с фужером в руке, потягивал Иван Васильевич шерри-бренди и прислушивался к разговору соседей, наполовину заглушенному полупьяным гулом переполненного салуна. А разговор, право, заслуживал того, чтобы внимательно к нему прислушаться. Беседовали у стойки два знакомых, случайно повстречавшихся джентльмена, один из которых — сытого вида, крикливо одетый, красный галстук, желтый котелок на затылке — недавно, по-видимому, вернулся из Вашингтона.

— Очень удачная была поездка, — самодовольно рассказывал он, поглаживая пышные, щегольские усы. — Посудите сами, Джек. За револьвер Кольта вы получаете вместо пятнадцати тридцать долларов. За пистолет стоимостью в четырнадцать долларов пятьдесят центов — двадцать пять. Помножьте это на тысячи и тысячи. Неплохо?

— Просто замечательно, мистер Морган! — восторженно изумлялся другой джентльмен — сухощавый, узкоплечий, с козлиной бородкой. — Но неужели правительство платит такие деньги?

Мистер Морган, не ответив, протянул пустой бокал стоявшему за стойкой, среди батарей разноцветных бутылок, хозяину салуна:

— Повторите, Билл!

Черноусый, угодливо улыбнувшийся толстяк, с засученными рукавами на коротких мохнатых руках, налил шерри-бренди.

— Дружище! — обратился мистер Морган к собеседнику, держа полный бокал. — Вы можете продать военному министерству все, что угодно, и по любой цене, какую у вас хватит нахальства назвать... Мой знакомый коннозаводчик, например, поставляет в армию лошадей по сто семнадцать долларов за голову.

— Что вы говорите! Ведь рыночная цена лошади не выше шестидесяти долларов.

— Так то рыночная... Советую вам серьезно подумать, Джек. Вы можете сделать хороший бизнес.

Потом оба джентльмена расплатились за выпитое и ушли, причем мистер Морган, швырнув на оцинкованный прилавок крупную ассигнацию, небрежно сказал: «Сдачи не надо», и тогда молодой бородатый капитан, стоявший по другую сторону Турчанинова, спросил его, понизив голос:

— Вы слышали этот разговор, сэр?

Наверно, по причине контузии одну сторону лица капитана время от времени сводило судорогой, — казалось, всей щекой подмигивает собеседнику.