— А славное было дело при Шайло, — сказал он. — Помните, Вильям? Дорого досталась нам тогда победа.

— Дорого, генерал, — согласился Шерман.

— В лесу некуда было ступить, столько лежало между деревьями убитых. Помните? А ружейный огонь! В одном дереве, помню, насчитали около девяноста пуль... Как ваши раны?

— Зажили, генерал, благодарю вас, И рука, и плечо. — В подтверждение своих слов Шерман покрутил раненой рукой в воздухе. — Только в сырую погоду и дают себя знать.

— Кажется, под вами была убита лошадь?

— Три, генерал.

— Ого! — Во взгляде Гранта выразилось уваженье. — Да, джентльмены, я считаю так: воевать, черт побери, так воевать! — продолжал он. — Старый Эйб сделал поистине великое дело, когда убрал этого хвастуна и трусливую мямлю Мак-Клеллана. Клянусь честью, давно следовало!

— Президент сделал еще более великое дело, сэр, — заметил Турчанинов.

— Какое?

— Освободил негров. День первого января тысяча восемьсот шестьдесят третьего года вошел в историю не только Соединенных Штатов, но и всего человечества.

— Мак-Клеллана нет, но дух его живет. — продолжал командующий, не скрывая, что сказанное Турчаниновым пропущено мимо ушей. — Все генералы соблюдают его традиции — и Галлек, и Мид, и Бэрнсайд... Разве только Томас...

— Томас храбрый вояка, — подтвердил Шерман.

— Поговаривают, что своим назначением он обязан вам, Шерман.

— Да, это я предложил президенту его назначить. «Мистер президент, — сказал я, — старина Том хоть родом из Вирджинии, но так же лоялен, как и я. Это выпускник Уэст-Пойнта и один из лучших солдат во всей армии». — «А вы берете на себя за него ответственность?» — спросил Эйб. «С величайшим удовольствием», — сказал я.

Грант с удвоенным интересом поглядел на худощавого угрюмого генерала в затасканном военном сюртуке.

— Вы знакомы с президентом, Вильям?

— Через моего брата, генерал. Джон — сенатор из Огайо... Президент тогда хотел мне дать бригадного генерала.

— Ну да, вы были начальником Луизианской военной академии, — понимающе кивнул Грант.

— Перед тем. А потом я вышел в отставку и нанялся на городскую конную железную дорогу в Сент-Луисе. Надсмотрщиком, на сорок долларов в неделю.

— Почему вы это сделали, генерал? — спросил Турчанинов.

Шерман насупился, до скул заросшее, решительное лицо стало еще более мрачным.

— Я чувствовал, что пахнет порохом, а драться за плантаторов у меня не было никакого желания... От бригадного генерала я отказался, а попросил у Эйба полковника.

— Почему?

— Хотел начать с низов.

Американские генералы, видел Турчанинов, в отличие от российских, не были профессионалами, служившими военному делу с малых лет и до седых волос. Шерман перед войной работал на конке. Грант, как говорили, был маклером в штате Иллинойс, перепродавал сапожникам и сдельщикам коровьи шкуры и зарабатывал не более восьмисот долларов в год. Правда, до того он окончил военную академию в Уэст-Пойнте и участвовал в мексиканской войне. Рассказывали даже, что однажды во время боя он под огнем проскакал за боеприпасами в город Монтерей, свесившись, по примеру индейцев-команчей, с седла набок и прикрываясь от пуль телом лошади.

— Да, джентльмены, надо действовать решительно, — сказал Грант. — И вообще пора кончать войну. Чикагские и питтсбургские бизнесмены жалуются, что некуда сбывать товар, все их заводы и фабрики стоят.

— Правильно. Раньше все шло главным образом на Юг, — согласился Шерман.

— Если бы Юг стал независимым и перешел к свободной торговле, промышленный Север потерял бы очень выгодный рынок, — сказал Грант.

— Почему, сэр? — спросил Турчанинов.

— А потому, генерал, что весь американский хлопок пошел бы за океан. Англичане спят и видят прибрать к рукам наш южный хлопок.

«Торгаши! — подумал Турчанинов. — Спекуляторы! Так вот за что вы воюете. Вот какова изнанка красивых газетных слов...»

Силуэты всадников возникли впереди на дороге в беловатой мгле. Кавалерийский отряд, сабель пятьдесят, конвоировал большую, захваченную, очевидно, в имении плантатора, семейную карету, на козлах которой, правя четверкой мулов и широко ухмыляясь, сидел солдат-негр. В карете слышалось всполошенное куриное кудахтанье. Ехавший впереди офицер, увидев Шермана, подскакал к нему и доложил:

— Все в порядке, сэр! Везем бригадному интенданту кукурузную муку, бекон и всякую домашнюю птицу.

— Ладно! — буркнул Шерман.

— Провиант для армии? — спросил его Грант.

— Да. Все ближайшие фермы нами очищены. Фуражирам теперь приходится углубляться на вражескую территорию.

Туман развеяло и солнце уже поднялось, когда вернулись в штаб-квартиру, расположенную на краю прояснившегося леса. Командующий корпусом Шерман обитал в маленькой, бревенчатой, проконопаченной мхом избушке, построенной для него на зиму солдатами. Генералы подъехали, слезли с лошадей, Грант первым вошел в избушку своей спотыкающейся, косолапой походкой, волоча саблю по земле.

— Вильям! — сказал он Шерману, с облегченным вздохом усаживаясь у стола, с которого свисала потертая на сгибах полевая карта. — Вильям! Нет ли у вас чего-нибудь согревающего? Эти проклятые туманы пробирают насквозь.

Появилась откуда-то бутылка виски, две оловянных кружки. Одну Шерман налил для Гранта, другую для Турчанинова.

— За ваше здоровье, джентльмены! — сказал Грант, приветственно подняв кружку, осушил единым махом, крякнул, крепко зажмурился и подышал минуту, раскрыв мохнатый рот...

Тут адъютант доложил Шерману, что прибыл полковник Монтгомери и просит разрешения войти.

— Давайте, давайте его сюда! — торопливо сказал Шерман и с нескрываемой радостью бросил Гранту: — Вернулся!

Низко нагнувшись под дверной притолокой, ступил на земляной пол генеральской избушки высокий, худой, долговязый, блондинистый полковник. Длинные волосы, на которых офицерское кепи посажено набекрень, рыженькая бородка, честные голубые глаза. Вместе с полковником, заметно робея, предстала Гарриэт Табмэн, вооруженная длинноствольным ружьем. Она обрадованно кивнула Турчанинову, когда среди генералов увидела и его (свой!), темное круглое лицо осветилось улыбкой. С первого же взгляда на вошедших понял Иван Васильевич с облегченным сердцем, что сложное и опасное дело, которое Шерман поручил Монтгомери, увенчалось успехом.

— Ваше приказание выполнено, сэр, боевая операция полностью завершена, — доложил полковник Шерману, поглядывая, однако, на Гранта. — Под моим командованием отряд спустился ночью к реке, очистил фарватер от неприятельских мин, по пути уничтожил военные укрепления, железнодорожные мосты, склады, запасы хлопка, сжег плантации и дома плантаторов. Вывезены громадные трофеи, подсчет которых производится: продовольствие, фураж, ценное имущество. Выведено около восьмисот рабов, большинство которых выразило желание вступить в федеральную армию.

Докладывая генералам, Монтгомери старался сохранить полагающийся в таких случаях бесстрастный вид, но тон у него был приподнятым, глаза сияли.

— Браво, полковник! Поздравляю! — Грант просветлел. — Жертвы были?

Монтгомери ответил радостной улыбкой, оголившей розовые десны:

— Ни одной, сэр.

Воодушевленный радостным вниманием, с каким его слушали, принялся более подробно рассказывать, как июньской ночью вышли из Порт-Роял три канонерки, на которых находилось триста вооруженных негров; как спускались они по реке, поджигая, разрушая и забирая все на своем пути; как в полном смятении, охваченные ужасом, почти без выстрела, разбегались южане, озаренные заревами пылающих пожаров; как ликовали, бросаясь навстречу своим освободителям, черные рабы.

— Прекрасно! Великолепно! — повторял генерал Грант и благодушно щурился: лихой и успешный набег Монтгомери вроде как бы возмещал виксбергский конфуз. — Вот, джентльмены, — обратился командующий к собравшимся у Шермана офицерам, — как нужно действовать, как воевать!