Такое понимание роли профсоюзов определило поддержку Томским экономической политики Бухарина — Рыкова. Он, очевидно, предвидел последствия, которые будет иметь для профсоюзов программа форсированной индустриализации и первоочередных вложений в тяжелую промышленность, которую предлагали левые (а затем и Сталин). Каковы бы ни были его оговорки в отношении официальной политики, он предпочитал перспективу последовательного роста потребления и реальной заработной платы и сохранения автономии профсоюзов. Начиная с 1923 г. Томский стал выступать вместе с Бухариным и Рыковым; и отчасти потому, что жива была еще память об идеях милитаризации труда и «перетряхивании» профсоюзного руководства, которые выдвинул Троцкий в 1920 г., Томский и его окружение были убежденными противниками предложений левых ^{907}.

На позицию Томского оказывало влияние и другое соображение. По вопросу интернационального единства рабочего класса, или социалистического единства, профсоюзные деятели представляли самую активную группу в партии, мыслившую интернациональными категориями. Большинство их выступали за коалиционное социалистическое правительство в 1917 г.; теперь же они хотели восстановить отношения de facto или de jure с европейскими социал-демократическими профсоюзами, объединившимися вокруг Амстердамского интернационала ^{908}. Кульминацией их усилий был 1925 г., который принес расширение контактов с Амстердамом и первое важное свидетельство восстановления единства международного профсоюзного движения: образование Англо-русского объединенного профсоюзного комитета.

Создание этого комитета было с энтузиазмом воспринято большевистскими профсоюзными деятелями, особенно Томским. Будучи частым гостем европейских профсоюзных съездов, он в период недолгого существования этого комитета (главным защитником которого в большевистской партии он был) стал известным деятелем международного профсоюзного движения ^{909}. Эта деятельность, наиболее заметная, но далеко не единственная из попыток, направленных на поиски путей сотрудничества с европейскими социал-демократами, была (как мы увидим) совместима с новыми взглядами Бухарина на международную политику. Однако для Троцкого (и в меньшей степени для Зиновьева) эта деятельность была совершенно отталкивающей; он усматривал в ней еще одно свидетельство реформизма большинства. Таким образом, ориентация Томского как во внутренней, так и во внешней политике определила его место в лагере большинства. В 1925 г. характерной чертой его деятельности стало то, что он решительно боролся против любых попыток «дискредитации Бухарина» как выразителя экономической политики партии; вскоре после этого он стал «целиком и полностью поддерживать» идеи Бухарина в области международной политики ^{910}.

Точное время, когда Бухарин, Рыков и Томский стали смотреть на себя как на отдельную группу внутри Политбюро, неизвестно ^{911}. Однако ясно, что вскоре обстоятельства выделили эту тройку. Во-первых, все они были лидерами, чье внимание было приковано к проблемным вопросам и чья сплоченность основывалась на приверженности к специфической политике (что было продемонстрировано в 1928 г.). Во-вторых, в избранном в январе 1926 г. Политбюро, состоявшем из девяти членов (в котором Каменев был понижен до положения кандидата, а Молотов, Ворошилов и не имевший большого веса Калинин стали полноправными членами), они были единственными крупными лидерами большинства, которые не были так или иначе обязаны своим высоким положением Сталину (имена Moлотова и Ворошилова давно уже связывали с именем генсека). Показательно, что Бухарин, Рыков и Томский, каждый в отдельности, на XIV съезде или вскоре после него, пользовались каждым удобным случаем, чтобы публично осудить принцип доминирующего члена Политбюро («единственный авторитет»), а это суждение было уместным только в отношении Сталина, которого его сторонники уже превозносили как первого среди равных ^{912}. В-третьих, по личным, политическим и организационным соображениям Рыков и Томский готовы были предпочесть Бухарина Сталину, если бы пришлось выбирать кого-то одного из этих двух дуумвиров.

Внешне могло показаться, что как администраторы и практические политики Сталин, Рыков и Томский должны были быть естественными союзниками. Но истина, по-видимому, была в обратном. Благожелательный и популярный Рыков не был похож на Сталина по своим личным качествам. Он, очевидно, не доверял генсеку, и тот в ответ презирал его ^{913}. Еще более важно то, что Рыков и Сталин возглавляли соперничающие организации: государство и партию, что само по себе способствовало возникновению трений. Союз Томского со Сталиным также был маловероятен; их взаимная неприязнь, возникшая, по-видимому, еще в 1921 г., стала очевидной в 1928 г. ^{914}. Кроме того, Томский хотел укрепить независимость профсоюзов, тогда как Сталин стремился подчинить их партии и таким образом распространить власть Секретариата на организационное «княжество» Томского. И, наконец, все возрастающее участие Томского в международных делах привело его к конфликту со сталинским приверженцем — руководителем Красного интернационала профсоюзов (Профинтерн) Соломоном Лозовским, который был возмущен самостоятельными и независимыми связями советских профсоюзов с зарубежными ^{915}. Неудивительно поэтому, что ни Рыков, ни Томский публично не выражали никакого энтузиазма в отношении Сталина, и периодически появлялись сообщения об из разногласиях с ним ^{916}. Что касается Бухарина, то он был известен как твердый сторонник восстановления и сохранения официального разделения функций государства и партии; и начиная с 1926 г. он восторженно отзывался о деятельности советских профсоюзов, как внутренней, так и международной ^{917}.

Союз Бухарина, Рыкова и Томского, уже заметный, хотя и не вполне отчетливый, сложился, по крайней мере к 1926 г., скорее в силу обстоятельств, чем какого-либо плана. Их для удобства можно охарактеризовать как правых в Политбюро, памятуя о том, что они, по меткому замечанию Пятакова, «на 150 % нэписты», были преданы политике, противоположной политике левых, и что Сталин, поддерживая эту политику, занимал позицию центра, не раскрывая своих замыслов и защищая оба свои политических фланга ^{918}. Все трое дополняли друг друга как политические руководители. Обстоятельный, деловой подход Рыкова к экономическим проблемам являлся ценным дополнением к философскому подходу Бухарина, тогда как участие Томского придавало их политике менее «прокрестьянский» характер. В то же время они были людьми разных наклонностей. Томский, несомненно, предпочитал бы политику, непосредственно более выгодную для профсоюзов и трудящихся и менее связанную с крестьянством. И ни он, ни Рыков не разделяли революционного энтузиазма Бухарина в международной политике (Председатель Совнаркома при необходимости высказывался в тоне, отличном от тона главы Коминтерна). Их политическая солидарность, как и солидарность всех других «группировок» основывалась не на полном согласии, а на том, что отделяло их от других. Как позднее объяснял Томский: «…я правее Бухарина в международных делах на 30 км, но я левее Сталина на 100 км» ^{919}.