Партия уклонялась от твердых предписаний по вопросам литературы в течение семи лет [32]. Но с расцветом разнообразной и популярной «нереволюционной» литературы после 1921 г. большевистские приверженцы пролетарской литературы стали призывать к «диктатуре партии в области литературы» со своей собственной, игравшей роль «инструмента» этой диктатуры писательской организацией, известной как ВАПП. Они добивались для себя официальных привилегий и боролись против «литературных попутчиков». После нескольких месяцев дискуссий их требования были отклонены в резолюции Центрального Комитета от 1 июля 1925 г. Написанная Бухариным и отражавшая его мысли резолюция отвергала систематическое вмешательство партии в литературу, подтверждала принципы многообразия литературы и гарантировала защиту и поддержку беспартийных писателей ^{794}. Что придавало позиции Бухарина особый оттенок — это его давняя приверженность идее особой «пролетарской культуры»; он был единственным поборником этой идеи в Политбюро. Хотя широта его взглядов и симпатий в вопросах культуры была хорошо известна, он тем не менее занимал радикальную позицию в вопросе о «пролетарской культуре», восторженно приветствуя «пролетарский» роман и «пролетарскую» театральную продукцию как «первую ласточку» ^{795}.

Симпатизируя в теории пролетарской культуре, Бухарин, однако, решительно возражал против мнений, что новая литература может появиться благодаря «методам механического принуждения» и официальному покровительству. «Если мы… будем стоять за литературу, которая направлялась бы государством… тогда… мы будем разрушать пролетарскую культуру!» Пролетарские писатели «должны сами завоевать свой литературный авторитет», опираясь на «принцип свободной, стихийной конкуренции» с другими течениями. Хотя партия и готова руководить, ее роль заключается не в том, чтобы ограничивать конкуренцию, а в том, чтобы способствовать «максимальной конкуренции». Нужно поощрять «многообразные группы, и чем больше их будет, тем лучше». Бухарин заявляет: «Пусть будет тысяча организаций, две тысячи, пусть наряду с МАППом и ВАППом будет сколько угодно кружков и организаций» ^{796}.

Хотя литературные дискуссии не соответствовали политическим разногласиям внутри партии и не имели к ним отношения, Бухарин считал, что и в этом случае аналогичные принципы находятся под угрозой. Представители ВАППа, заявил он, исходят из «монополистического принципа» и, таким образом, занимают «в литературной политике место, занятое Преображенским в экономической политике». И так же как принцип «сверхмонополии» в экономике приводит к упадку в промышленности и сельском хозяйстве, точно так же монополизм есть «лучший путь для разрушения пролетарской литературы». Хотя Бухарин проповедовал четкую партийную ориентацию «во всех областях идеологической и научной жизни, даже в математике», он никогда не одобрял «установления канонов» или «подавления» соперничающих тенденций. Ни в каких случаях партия не должна «сжимать всех в один кулак»; при всех обстоятельствах она должна «дать возможность соревнования». Как и в своей политике по отношению к упорствующим крестьянам, большевики должны были завоевать доверие непролетарских писателей, не «бить их дубинкой до бесчувствия» и не «зажимать их в тиски» ^{797}. Здесь, как и в других областях внутренней политики, он призывал к прогрессу через многообразие, убеждение и мирную конкуренцию и выступал против липовых достижений, полученных посредством политических репрессий.

Подчеркивание необходимости гражданского мира, законности, сдержанности и терпимости со стороны государственного аппарата и применение методов убеждения (все, что Бухарин определял как «нормализацию») представляло крутое изменение взглядов по сравнению с его позицией 1920 г., когда он прославлял «пролетарское принуждение во всех его формах». Очевидно, что новые политические соображения Бухарина находились под сильным влиянием его экономической программы. Развитие, основанное на рыночных отношениях, превращении крестьянина в эффективного рыночного производителя и потребителя, было несовместимо с правительственным произволом, который, как он неоднократно доказывал, находится «в полном противоречии с потребностями хозяйственного развития и развития крестьянского хозяйства». К крестьянину, которому предлагают хозяйствовать рационально, уже нельзя применять прежнюю практику, когда «сегодня брали одно, завтра — другое, сегодня издавали один приказ, завтра… — другой…»; «развитие товарооборота возможно только при искоренении остатков военного коммунизма в административно-политической работе». Большевики должны понять, настаивал Бухарин, что «непредвиденное вмешательство в ход экономической жизни может чрезвычайно печально отражаться на этой хозяйственной жизни» ^{798}.

Однако за его новыми политическими установками скрывалось нечто большее. Он снова был обеспокоен тем, что в большевистской однопартийной системе заложена потенциальная возможность тирании. Различными способами он предостерегал против произвола властей. Произвол был типичной чертой безраздельного господства царского чиновничьего аппарата в крестьянской России, это была постоянная тема, к которой обращалась русская радикальная мысль XIX столетия, она служила Бухарину в качестве напоминания и предостережения ^{799}. Он уподоблял произволу «остатки военного коммунизма»; деятельность партийных должностных лиц, считавших, что они располагают «абсолютным иммунитетом»; психологию «я делаю то, что мне нравится»; надменное «чванство» тех большевиков, которые утверждают, что они «соль земли»; и позицию, согласно которой руководство партии предполагает «грубое обращение» с каждым, кто не является членом ВКП(б) или комсомольцем ^{800}. В рамках своей приверженности партийной диктатуре Бухарин понимал опасность, присущую политической монополии, опасаясь нового деспотизма, вызванного узаконенным произволом.

Эти опасения были связаны, как мы видели, с его этическим пониманием большевизма, а также с тем, что он проводил различие между злостным «бюрократизмом» и бюрократией как организационной необходимостью. Произвол был, по его мнению, психологией и образом действия «оторванной от масс» бюрократии, которая была заклеймлена Лениным в «Государстве и революции». В 20-х гг. существовала угроза того, что Бухарин называл «новым государством чиновников», управляющих без достаточных на то полномочий. То был призрак «нового класса». Когда левые говорили о возможном перерождении большевизма, они имели в виду «мелкобуржуазные влияния» или жесткую регламентацию партийной жизни. Бухарин также опасался последнего, но, с его точки зрения, произвол большевистского чиновничества действительно предвещал перерождение партии:

Бухарин знал, что одних предостережений против злоупотребления властью недостаточно. Пока у него была такая возможность, он способствовал деятельности независимых «добровольных организаций», которые могли бы заполнить «вакуум» между партией-государством и народом. Кооперативы и литературные объединения и даже общества борьбы с алкоголизмом и шахматные клубы — все эти «вспомогательные организации» в совокупности могли обеспечить прямую связь с массами, поощрять инициативу масс снизу, открыть «каналы», через которые общественное мнение могло бы оказывать влияние на правительство, а правительство, в случае необходимости — сплачивать вокруг себя население.