Важнее всего то, что самые первые большевистские лидеры-интеллигенты не были, как часто полагают, согласны друг с другом во всем, что касалось марксизма^{43}. Последователи Маркса вообще редко соглашались между собой относительно интерпретации или политического применения его идей, отчасти из-за количества и разнообразия последних. И большевики не были здесь исключением. Хотя до 1917 г. русский большевизм представлял собой лишь небольшую часть европейского марксизма, он сам состоял из различных, соперничавших между собой идейных школ и политических направлений. Одни большевики испытывали влияние разных школ европейского марксизма, другие — немарксистских идей, третьи — влияние русского народничества и анархизма. Разумеется, источником политических разногласий оказалась отчасти и непредвиденная победа в отсталой аграрной России марксистской партии, чья революционная доктрина относилась к зрелому индустриальному обществу [2]. Но даже и общепринятые марксистские положения, например необходимость экономического планирования, при воплощении в жизнь породили жестокие споры ^{44}. Короче говоря, в первые годы революции за фасадом политического и организационного единства, провозглашаемого под именем, «демократического централизма», большевики расходились во мнениях по поводу философии и политической идеологии. Скорее, «среди партийцев наблюдалось замечательное разнообразие взглядов, и расхождения между ними простирались от акцентировки до серьезных мировоззренческих конфликтов» ^{45}.

Таким образом, в противоположность легенде, большевизм пришел к власти и в течение ряда лет оставался разнородным движением; различные люди пришли к Октябрьской революции различными путями. Партия, как бы ни отрицали этого ее руководители, была не идеологическим или даже организационным монолитом, а лишь «федерацией договаривающихся между собой групп, группочек, фракций и течений» ^{46} [3]. Такие «федерации» вообще характерны для всех политических партий и, скорее всего, для руководства всех крупных революций.

Поэтому, принимаясь за дело, мы, подобно историку Французской революции, будем помнить, насколько разнились судьбы и дарования людей, которых привлекла к себе и использовала революция «какое множество течений мысли влилось в ее половодье и насколько невозможно заключить все ее стороны и идеи в рамки какой-либо сентенции или дефиниции» ^{47}.

Николай Иванович Бухарин родился в Москве 27 сентября (9 октября по новому стилю) 1888 г. [4]; он был вторым сыном Ивана Гавриловича и Любови Ивановны Бухариных. Мы мало знаем о жизни его братьев Владимира и Петра. В истории революционной России они упоминаются только однажды, в полицейском досье, подготовленном на Николая. Немногим больше известно и о матери Бухарина, в девичестве Любови Измайловой. В 80-х гг. она так же, как и отец Бухарина, была учительницей начальной школы в Москве. В своей автобиографии, написанной в 1925 г… Бухарин вспоминает ее как «женщину очень неглупую, на редкость честную, трудолюбивую, не чаявшую в детях души и в высшей степени добродетельную», которую иногда приводили в замешательство эксцентрические причуды среднего сына, хотя она и терпела их. Юный Николай, обнаружив, что он больше не разделяет православной веры семьи, начал спрашивать себя: «Не антихрист ли я?» А так как «мать антихриста должна быть блудницей, то я допрашивал свою мать… не блудница ли она…», и она никак не могла понять «откуда у меня могли быть такие вопросы» ^{48}.

Иван Гаврилович, по всей видимости, был типичным отцом русского революционера, традиционным в своих воззрениях, православным и консервативным (а возможно, когда это вошло в моду, и либеральным) в своих политических взглядах. Выпускник Московского университета и математик по специальности, он оставался учителем московской гимназии вплоть до 1893 г., когда получил место податного инспектора в далекой Бессарабии и перевез туда семью. (Четыре года, проведенные Бухариным в Бессарабии, были единственными, исключая его кратковременное пребывание в революционном Петрограде в 1918 г., когда он, живя в России, добровольно находился вне Москвы. Он был москвичом — факт, имевший позднее большое значение в его политической биографии.)

Положение семьи стало тяжелым. Иван Гаврилович оставил или потерял должность, и Бухарины вернулись в Москву. По следовали два года безработицы, в течение которых семья «терпела большую нужду». В автобиографии Бухарин ничего больше не говорит о судьбе своего отца, но из других источников мы узнаем, что к 1911 г. Иван Гаврилович значительно улучшил свое положение, получив звание надворного советника ^{49} чин седьмого класса в четырнадцатиклассной системе царско гражданской службы, который давал личное дворянство. Маловероятно, чтобы Бухарин стеснялся последующих успехов своего отца. Подобно Марксу и Энгельсу, большинство большевистских руководителей были не пролетарского происхождения. У Бухарина тем более не было причин для смущения, ибо карьера его отца и отца Ленина была удивительно похожа: оба получили университетское образование (что не считалось заурядным явлением в России XIX века) и были математиками, оба начинали как школьные учителя и позднее поднялись по административной лестнице. В этом отношении отец Ленина был даже более удачлив, достигнув четвертого класса и, соответственно, получив право на потомственное дворянство ^{50}.

Бухарин всегда с любовью и восхищением относился к своему отцу (который дожил до 1940 г.), несмотря на различие в их политических взглядах ^{51}. Истинно культурный человек, Иван Гаврилович сам занялся воспитанием мальчика, и в некоторой степени ему принадлежит заслуга в том, что тот стал самым интеллектуальным и широкообразованным большевистским руководителем. Бухарин писал, что родители воспитывали его «в обычном интеллигентском духе: четырех с половиной лет я уже умел читать и писать». Кроме того, три пожизненных увлечения Бухарина сформировались под влиянием отца. Одним из них была естественная история, «страсть моего детства» ^{52}. Посещавшие позже Советскую Россию рассказывали, что ни один подарок не мог доставить Бухарину большего удовольствия, чем пополнение каким-нибудь редким экспонатом его великолепных коллекций птиц и бабочек. Его основательные знания чешуекрылых произвели впечатление на академика И. П. Павлова, тоже энтузиаста-коллекционера, а рассказы о его домашнем зверинце, который к 30-м гг. занимал целую дачу и даже часть территории Кремля, стали легендарными ^{53}. Отец также воспитал у него непреходящий интерес к искусству и мировой литературе, что позволило Бухарину сделаться выдающимся большевистским литературным критиком. Из первого увлечения выросла еще одна страсть, и прежде, чем он открыл, что «одна жизнь не может быть поделена между двумя такими требовательными богами, как искусство и революция», Бухарин думал стать художником. После 1917 г. это стремление проявилось в карикатурах на политических деятелей — иностранные коммунисты хранили эти карикатуры среди своих самых ценных вещей ^{54}.