Характеризуя середняцкое крестьянство как «важнейший слой», «основную массу», Бухарин хотел высказать партии три связанные между собой идеи. Первая была социологической: результатом уничтожения помещиков и кулаков и перераспределения земли в течение «нашей великой аграрной революции» явилось «осереднячивание деревни» — середняк стал центральной фигурой. Вторая идея была экономической: середняцкие хозяйства составляют основу советского сельского хозяйства. И наконец, идея политическая: лояльность крестьянина-середняка является решающим фактором в борьбе за гегемонию в деревне. Эти, как думал Бухарин, эмпирические наблюдения, приводят к неопровержимому выводу: «Основная линия нашей политики заключается в том, чтобы этот слой привлечь на сторону Советской власти» ^{741}. По его мысли, крестьянская политика означает политику по отношению к среднему крестьянству. И, основываясь на этом положении, он строит свою теорию о социализме и крестьянстве.

Бухарин видел, что середняк стоит на историческом перепутье. Одна дорога ведет к капитализму (кулацкое хозяйство), другая — к социализму. Оппозиционеры заявляли, что середняцкие хозяйства являются капиталистическими. Бухарин категорически отвергал это утверждение. Согласно марксистскому анализу, пояснял он, середняк является «простым товаропроизводителем»: он «покупает и продает, но не применяет наемного труда». Поэтому он не капиталист, но, с классовой точки зрения, — представитель мелкой буржуазии. При капитализме мелкобуржуазная экономика имела только одну тенденцию — перерасти в капиталистическую; простой товаропроизводитель становился маленьким капиталистом или, в случае неудачи, пролетарием. В советском обществе, однако, остаются открытыми различные перспективы для будущей эволюции мелкого производителя, потому что существует возможность «некапиталистического» пути ^{742}. Такой беспрецедентный выбор был возможен потому, что у крестьянина, как утверждал Бухарин, «две души»: «душа трудящегося», солидаризирующаяся с социалистическими устремлениями, и «нетрудовая душа», присущая мелкому собственнику, который «имеет известное уважение к крупным собственникам». Какая из этих двух душ восторжествует, зависит от «социально-экономического контекста» ^{743}.

Совершенно ясно, что середняк стал для Бухарина не только «наиболее важной прослойкой», но символом крестьянства как класса. Двойственность «души» среднего крестьянина является характерной особенностью крестьянства вообще, «даже трудового крестьянства» ^{744}. Этот неортодоксальный подход к проблеме отразился в бухаринской привычке отбрасывать слово «среднее» и говорить о «крестьянстве»; так было, например, когда он подробно остановился на «борьбе за душу крестьянина» во всемирном масштабе. Для традиционного большевистского разграничения между отдельными слоями крестьянства не оставалось места ни при аналогии с «помещичье-капиталистическим блоком» (рабоче-крестьянский блок), ни в связи с утверждениями Бухарина, что советская рабоче-крестьянская смычка ведет свое происхождение от «сочетания пролетарской революции и крестьянской войны».

Но самым ярким доказательством склонности Бухарина исходить из представлений о нерасслоенном сельском населении была его концепция нэповской России как «в основном двухклассового общества». Несмотря на то что он для порядка упоминал о трех классах, его теория двухклассового общества — общественного устройства, основанного на «сотрудничестве двух трудящихся классов», — отражала лежащее в ее основе понимание переходного периода и его главнейших проблем: «проблем города и деревни, промышленности и сельского хозяйства, крупного и мелкого производств, рационального плана и анархичного рынка и отношений между рабочим классом и крестьянством» ^{745}. Оппоненты Бухарина вскоре указали ему на то, что в концепции двухклассового общества отсутствует всякое представление о капиталистической экономике и «новой буржуазии», особенно кулаке. Для Бухарина, однако, было теоретически необходимо отождествление середняка по крайней мере с «крестьянскими массами». Этим, например, объясняются его возражения тем большевикам, которые противопоставляли идею «нейтрализации» середняка концепции «прочного союза с ним». Подобные взгляды, по мнению Бухарина, также находились в противоречии с «исторической задачей» большевизма — «чтобы каждый мелкий крестьянин был обеспечен возможностью принять участие в деле строительства социализма» ^{746}.

Теория классов строилась на экономике. В марксистском понимании общественные классы развивались и выступали как представители различных форм экономической деятельности, каждая из которых играла преобладающую роль в различных исторических обществах. Коллективный труд, квинтэссенция которого есть промышленное предприятие, является в зародыше социалистическим, тогда как частная собственность и индивидуальный труд считались несовместимыми с социализмом. Из двух бухаринских «основных классов» в отношении пролетариата не возникало поэтому никаких теоретических или организационных проблем, поскольку он представлял экономическое будущее социализма. Но в 1925 г. зиновьевцы, решив выступить против того, что большинство, по их мнению, идеализирует нэп, неожиданно сделали вывод, что советская государственная промышленность является не социалистической, а государственно-капиталистической ^{747}.

Загадочно, почему они выбрали такую уязвимую тактику. Как указывал Бухарин, прежние дискуссии о государственном капитализме — «это вопрос совершенно другой». Они касались наличия большого частного капитала в советской экономике, а не характера национализированной промышленности, которую Ленин описал как последовательно социалистический тип. Оппозиции, очевидно, недоставало понимания того, куда приведет их собственная критика, потому что (как ставил вопрос Бухарин), если государственные промышленные предприятия являются государственно-капиталистическими, «на что нам надеяться»? Это означало бы, что большевистский режим был «политическим выражением эксплуататорской системы, а вовсе не пролетарской диктатуры». Тогда было бы правильным, продолжал он, драматически обостряя проблему, если бы «я вышел из партии, стал бы строить новую партию и стал бы проповедовать третью революцию против теперешней Советской власти…» ^{748}. С большевистской точки зрения, его аргумент был неопровержим, потому что он строился на предпосылке, имевшей решающее значение и для руководства, и для оппозиции: «Говоря гегельянским языком, у нас социализм не „есть“, а он „становится“, он im Werden, и он имеет уже крепкую основу — нашу социалистическую промышленность» ^{749}. Бухарин легко выиграл этот спор.

Большее беспокойство вызывало крестьянское сельское хозяйство. Большевики пришли к власти, свято веря в догмат крупномасштабного коллективного сельского производства и убежденные в его экономическом превосходстве. Между тем революция 1917 г. имела обратное действие: крупные имения были раздроблены и возникли миллионы новых мелких крестьянских хозяйств. Период «военного коммунизма» характеризовался кратковременной и бесплодной кампанией за создание различных типов коллективных хозяйств; но с наступлением нэпа отказались от мысли о непосредственной осуществимости подобных мероприятий в крупном масштабе как от еще одной иллюзии, хотя на словах сохранялась приверженность будущему коллективизированному сельскохозяйственному производству; особенно ясно это подчеркивали левые большевики. После 1921 г. отсутствие официального интереса к коллективным формам сельскохозяйственного производства в сочетании с враждебностью к ним крестьян привело к тому, что под землями, которые возделывались коллективно, было занято в 1925 г. всего около 2 % общего количества обрабатываемых площадей. В том же году, однако, в связи с дискуссиями о строительстве социализма и в связи с желанием противостоять росту сельского капитализма путем создания социалистических «командных высот» в деревне, вновь стал обсуждаться вопрос об организации коллективных хозяйств. Эта идея нашла поддержку со стороны небольшой группы восторженных приверженцев в партии ^{750}.