Троцкий был скомпрометирован в глазах Бухарина и в октябре 1923 г., когда 46 видных большевиков — многие из них бывшие «левые коммунисты» и «демократические централисты» — передали в ЦК секретный меморандум, резко критикующий официальную политику. Среди подписавшихся были некоторые друзья и сторонники Троцкого, и, желал он того или нет, обстоятельства, связанные с этим документом (содержавшим требование смены руководства) придали ему «троцкистский» привкус {609}. Этот документ предвещал появление новой левой оппозиции и еще одного большого раскола в партии. К тому времени Бухарин решительно осудил свою прежнюю фракционность и стал последовательным противником новых фракционных выступлений, приравнивая организационное выражение несогласия внутри партии посягательству на ее устойчивое положение в стране. Когда противники триумвирата язвительно сравнивали нынешние нормы со свободной дискуссией во времена брестских разногласий, Бухарин пытался осудить период прошлой фракционной борьбы, указывая на тот факт, что в 1918 г. левые социалисты-революционеры обратились к «левым коммунистам» с предложением об аресте Ленина, и утверждая, что тогда был «период, когда партия стояла на волосок от раскола, а вся страна — на волосок от гибели» {610}. Фракционность есть сама по себе зло.
Это новое проявление нетерпимости к фракционности было связано с основной причиной, в силу которой Бухарин решил поддержать триумвират: личное соперничество внутри руководства отступало на второй план перед лицом жгучих политических проблем. Несмотря на общее улучшение условий в стране, начиная с 1923 г. стал углубляться экономический кризис. Его основной чертой являлось растущее несоответствие между высокими ценами на промышленные товары, поднявшимися отчасти благодаря монопольному положению государственной промышленности, и низкими ценами на продукцию сельского хозяйства (так называемые «ножницы»). Спрос крестьян на промышленную продукцию падал, фабричные товары оседали на складах, увеличивалась безработица, летом и осенью в крупных городах произошел ряд угрожающих забастовок. Реакция объединившихся левых, в частности Преображенского и Пятакова, свелась к обвинению руководства в том, что у него нет долгосрочной индустриальной политики, к требованию энергичного и планового развития индустрии, более или менее независимо от состояния сельскохозяйственного рынка. Хотя окончательно позиции еще не определились, Преображенский и Пятаков уже присоединились к тому взгляду, что накопление, необходимое для фундаментальных капиталовложений, может быть достигнуто только в результате централизованного планирования и политики монополистически вздуваемых промышленных цен. В этом отношении их взгляды были сходны со взглядами Троцкого, который, начиная с марта, последовательно выступал с требованием выработки единого плана и индустриального «наступления» {611}.
Экономические проекты левых побудили Бухарина принять участие в антитроцкистской кампании. Хотя триумвират и присоединился на XII съезде к требованиям Троцкого о планировании и индустриализации, его политика, направленная на поднятие цен на продукцию сельского хозяйства и их снижение на промышленные товары, подтверждала экономические уступки крестьянству как неотъемлемую часть нэпа. Поскольку Зиновьев и Каменев находились тогда на «прокрестьянской стадии» своей изменчивой политической линии (стадия эта кончилась годом позже), официальная позиция большинства заключалась в том, что процветающая крестьянская экономика и расширение сельского рынка являются предпосылкой развития промышленности. Это в полной мере соответствовало бухаринскому пониманию нэпа и смычки {612}. В одной из своих литературных работ, явившейся значительным вкладом в антитроцкистскую кампанию, он называет экономическую политику решающей проблемой, отвергая все другие требования оппозиции как тактические увертки. Фактически, говорил он, оппозиция хочет навязать свою экономическую программу, построенную на «бумажном планировании» и диктатуре промышленности. «Уклон» Троцкого и его последователей, доказывал Бухарин, возник потому, что им не удалось переварить «новое» учение Ленина о рабоче-крестьянском блоке: «…что нам придется еще долгое время ездить на тощей крестьянской лошадке, и только так спасать нашу промышленность и подводить прочную базу для диктатуры пролетариата. Вот корень теперешних разногласий» {613}.
Придя к убеждению, что «за личной борьбой скрывается борьба политических тенденций», Бухарин исходил из того, что он считал самой насущной проблемой момента, фактически закрывая глаза на то обстоятельство, что обвинения оппозиции в бюрократизации партийной жизни были, как он это понимал, обоснованны. При его отношении к нэпу и экономической программе левых, возможно, у него не было иного выбора. Но пятью годами позже, когда сталинский аппарат был повернут против него, он, как Зиновьев и Каменев до него, будет повторять слово в слово обвинения, выдвинутые Троцким в 1923 г. Частично причина трагедии старых большевиков кроется здесь: семь лет они боролись друг с другом по принципиальным вопросам, в то время как интриган постепенно прибирал к рукам власть, чтобы уничтожить их всех.
Бухаринская поддержка триумвирата, однако, не была безоговорочной. Примечательно, что его единственное большое полемическое выступление против оппозиции, огромная статья, печатавшаяся в пяти номерах «Правды» с 28 декабря 1923 г., появилась не под его именем, а как «ответ редакционной коллегии Центрального Органа товарищу Троцкому». Хотя авторство Бухарина было легко определить, этот факт отражал его желание не вмешиваться в борьбу открыто {614}. В то время, как и в дальнейшем, во второй кампании против Троцкого в октябре — декабре 1924 г. и позднее против объединенной оппозиции, Бухарин отвергал «любые личные оценки, любые симпатии и антипатии». Сама статья, несмотря на то что она была не без немыслимо демагогических приемов (Бухарин усердно перечислял историю фракционных грехов Троцкого, в каждом из которых он и сам бывал повинен), представляла резкий контраст с тем, что он называл «дурно пахнущими» атаками зиновьевцев {615}. Более важно, что он неоднократно выступал против требований Зиновьева и Каменева отстранить Троцкого от руководства и даже арестовать его {616}. Эта сдержанность спасла его отношения с Троцким от полного разрыва, и в начале 1926 г. они снова возобновили кратковременные дружеские «частные контакты» {617}. Но, как и в 1923 г., это ни к чему не привело, отчасти из-за того, что бухаринская политика находилась теперь под влиянием его новых представлений об «исторической роли» большевизма.
21 января 1924 г. умер В. И. Ленин, и официальный культ его личности и его изречений установился всерьез. Характер советской политики изменился навсегда. Ленинизм стал не только предметом в учебных заведениях, но в значительной степени несформулированным Священным писанием, верность которому и ссылки на которое стали необходимы в каждом политическом выступлении. Все большевистские лидеры в той или иной степени содействовали возникновению и становлению культа, хотя некоторые возражали против тех его проявлений, которые носили характер чрезмерного преклонения и обожествления (Бухарин с энтузиазмом проповедовал «ортодоксальный ленинизм», но протестовал против бальзамирования Ленина и помещения его в саркофаг для постоянного обозрения, заметив по поводу подобного же предложения выкопать останки Маркса и захоронить их в России: «…где-то в партии несет странным духом») {618}. Стало политическим ритуалом, что каждый из преемников Ленина в течение ближайших нескольких месяцев использовал каждую возможность, чтобы обстоятельно и по всей форме увековечить память Ленина и ленинизм и, поступая таким образом, продемонстрировать свою собственную верность и подтвердить свое политическое реноме. Бухарин в качестве теоретика партии посвятил памяти Ленина свой доклад в Коммунистической академии, прочитанный 17 февраля. Озаглавленный «Ленин как марксист» доклад содержал первую отчетливую попытку Бухарина связать свою эволюционную теорию с последними статьями Ленина {619}.
