В результате «Экономика переходного периода» прозвучала более радикально, чем она была на самом деле. И хотя Бухарин старательно подчеркивал, что предмет политической экономии — товарное производство — еще существует в переходный период и что поэтому старые категории еще обладают практической ценностью, его теоретический взгляд в будущее серьезно обеспокоил некоторых читателей. Возникали две проблемы. Отвергая политическую экономию, Бухарин как бы говорил, что человек больше не подвластен объективным экономическим законам. Хотя он и не доказывал подобного положения, отсутствие указания на новые объективные регуляторы давало возможность обвинить его в «волюнтаризме». Вторая трудность, связанная с первой, была вызвана его дезориентирующей привычкой обсуждать будущее в настоящем времени {389}. В обоих случаях его представления отражали идеи «прыжка в социализм», ассоциировавшиеся с «военным коммунизмом».
Но наиболее серьезный порок программных выводов «Экономики» был связан с отсутствием у Бухарина четких различий между периодом нарушенного равновесия и периодом после восстановления равновесия. Он говорил о переходном периоде как переходе к социализму и в то же время как о переходе к новому общественному равновесию, из которого общество может продвигаться к социализму. Оставалось неясным, останутся ли нормой крайние меры, используемые для создания нового равновесия после того, как равновесие будет достигнуто. Изредка он намекал, что это может случиться {390}. Но его анализ переходного процесса различает первоначальный период мобилизации остатков разрушенного порядка, который он называл «экономическим переворотом», или «первоначальным социалистическим накоплением» (термин, заимствованный у В. Смирнова и позже ставший известным в ином контексте благодаря Преображенскому), и последующий период «технического переворота», который приведет к эволюционному, гармоничному, процветающему производству {391}.
Иными словами, казалось, что бухаринская трактовка равновесия находилась в противоречии с его анализом переходного периода. Если состояние равновесия, капиталистического или иного, подразумевает пропорциональность между элементами и сферами производства, то меры «военного коммунизма» должны были на какой-то стадии переходного периода устареть. Объяснение, в котором Бухарин пытался совместить несовместимое, иллюстрирует эту неразбериху:
Постулат равновесия недействителен… Нет про порциональности ни между производством и потреблением, ни между различными отраслями производства (в скобках прибавим: ни между людскими элементами системы). Поэтому в корне неправильно переносить на переходный период категории, понятия и законы, адекватные состоянию равновесия. На это можно возразить, что поскольку общество не погибло, состояние равновесия есть. Однако такое рассуждение было бы правильно, если бы период времени, который мы рассматриваем, представлял бы весьма длительную величину. Вне равновесия общество долго жить не может и умирает. Но эта же общественная система может некоторое время находиться в «ненормальном» состоянии, т. е. вне состояния равновесия.
Здесь возможны две интерпретации. Либо переход к социализму должен быть относительно коротким, либо Бухарин имел в виду только переход к стабильному состоянию, из которого разовьется социализм. Есть основания предполагать, что в 20-м году он придерживался первой интерпретации. После 1921 г. он, однако, предлагал вторую трактовку {392}. О том, что такое противоречие присутствовало в рассуждениях Бухарина, свидетельствуют его замечания по сельскому хозяйству. Огромное значение сельскохозяйственной проблемы было сейчас для него очевидно. Вопрос о необходимости восстановления равновесия между городом и деревней, поясняет он, «является решающим для судьбы человечества, ибо это наиболее важный и наиболее сложный вопрос». Его решение едва ли соответствовало этому описанию проблемы. Здесь он также указывает на ключевую роль принуждения, особенно изъятия хлебных излишков. Она была наиболее решающей, однако, на ранней стадии революции, когда переходный период как целое характеризовался «скрытой или более менее открытой борьбой между организующей тенденцией пролетариата и товарно-анархической тенденцией крестьянства». Он не уточнял форму этой борьбы или ее арену. Примечательно, однако, что он исключал коллективные формы сельскохозяйственного производства как главный способ вовлечения крестьянства в «организованный процесс», доказывая взамен, что «для главной массы мелких производителей втягивание их в организованный аппарат возможно, главным образом через сферу обращения…» {393}.
Это замечание представляло собой первую мучительную попытку сформулировать позднейшую бухаринскую теорию «врастания в социализм» через рынок, хотя и без его существенного механизма. Несмотря на то что Бухарин исключал какую-либо значительную коллективизацию, он также исключал рынок и «денежно-кредитные» связи между городом и деревней. В 1920 г. он еще соглашался, что государственные «органы распределения и заготовок» будут основным посредником между промышленным городом и мелкокрестьянским сельским хозяйством {394}. Проблема, казалось бы, была ясна: без товарного рынка что могло побуждать крестьянина производить излишки и сбывать их? Бухарин говорил о том, что в крестьянине, как правило, «две души» — одна склоняется к капитализму, другая — к социализму, и, вероятно, надеялся, что «социалистическая» душа будет отдавать излишки. Альтернативой этой сомнительной вероятности была система постоянных реквизиций. Одна из редких пессимистических нот в книге подсказывает, что Бухарин видел затруднительное положение: «Революция (в России) легко победила, потому что пролетариат, стремившийся к коммунизму, был поддержан крестьянством, которое выступило против помещиков. Но это самое крестьянство оказывается величайшим тормозом в период построения коммунистических производственных отношений» {395}. Это, конечно, была основная проблема большевиков и слабая сторона «военного коммунизма».
При конечной оценке такой книги, как «Экономика переходного периода» (поскольку она была продуктом своего времени), следовало бы принять во внимание тогдашнее восприятие этой книги. Ее репутация пережила «военный коммунизм» благодаря новаторской трактовке Бухариным ряда проблем, которая согласовывалась со сложившейся после 1921 г. оценкой «военного коммунизма» как прискорбного, но необходимого эпизода, а именно таких проблем, как структура неокапитализма, «издержки» революции, концепция «построения социализма» и историческая ограниченность политической экономии. Хотя некоторые большевики рассматривали отдельные места книги «как спорные с марксистской точки зрения», ни один из них не отрицал того, что она имеет значительное влияние {396}.
Часть партии встретила книгу с открытой враждебностью именно потому, что она могла оказаться влиятельной. Резкая критическая статья М. Ольминского, одного из старейших членов МК, оттесненного в 1917 г. молодыми левыми, появилась вскоре после наступления нэпа. Ольминский обвинял Бухарина в отходе от марксистской политической экономии и замене ее «бухаринским методом каторги и расстрела», в «ревизии марксизма слева». В кампании за то, чтобы придать книге «общеобязательный характер» «Азбуки», он увидел дальнейшие махинации «той части партии», которая «переживала период увлечения властью» и для которой не было «ничего невозможного». Бухарин отвечал в свободной манере, выговаривая Ольминскому за его обвинения в «ревизионизме» {397}.
