Но ни одна из этих функций, однако, не может сравниться с его положением в партии в качестве ведущего, а впоследствии и официального теоретика большевизма. В этот период теоретическая работа, как и всякая идеологическая работа вообще, оставалась важной и значительной сферой деятельности. Состав партии быстро менялся, но ее вожди все еще оставались интеллигентами. Так, Ленин считал себя по профессии «литератором», а Бухарин писал о себе и о Ленине как о «коммунистических идеологах» {347}. Единство теории и практики еще не стало пустым лозунгом. Большевики почитали теорию и идеи так же пылко, как и истину, потому что считали их синонимами, и видели в этом свою силу и способность к руководству. Так же, как в свое время Маркс, они были убеждены в том, что «быть радикальным — значит понять вещь в ее корне» {348}.
Главные теоретические работы Бухарина, которыми он заслужил высокую оценку Ленина как «крупнейшего теоретика партии», были в основном завершены к 1920 г. («Теория исторического материализма» была опубликована в 1921 г.). Две его книги, написанные в эмиграции, — «Мировое хозяйство и империализм» и «Политическая экономия рантье» — появились наконец полностью в 1918 и в 1919 гг., познакомив широкую публику с характером и масштабом его исследований. Наряду с другими его работами эти две книги выделили Бухарина как ведущего партийного ученого в области неокапитализма. Его главенство в этой области признавал Ленин в 1919 г., когда, сожалея о невозможности нарисовать цельную картину крушения капитализма, добавил: «Я совершенно уверен, что если бы кто-нибудь мог это сделать, то больше всего тов. Бухарин» {349}. В 1920 г. в «Экономике переходного периода» Бухарин распространил свои теоретические исследования на Советскую Россию, и, хотя эта книга вызвала широкие дискуссии, она утвердила его как передового и смелого теоретика и послекапиталистического периода.
Бухарин всегда проводил различие между своими теоретическими и популярными работами. Одна из последних принесла ему наибольшую известность. Вслед за принятием новой партийной программы в марте 1919 г. Бухарин и Е. Преображенский, тоже молодой теоретик и бывший «левый коммунист», взялись за «Популярное объяснение программы Российской коммунистической партии». Завершенная в октябре книга, названная «Азбукой коммунизма», явилась наиболее известным и распространенным изложением большевизма досталинского периода. Она вскоре стала ассоциироваться только с именем Бухарина (соавторство Преображенского почти забылось), способствуя росту его известности и повышая (в коммунистических кругах) его репутацию «Золотого дитя революции» {350}.
«Азбука коммунизма» отличалась скорее энциклопедической широтой и доступностью изложения, чем теоретической новизной. Отметив, что «старая марксистская литература… во многом непригодна в настоящих условиях», авторы книги сделали попытку снабдить школы «элементарным учебником коммунистических знаний», который мог быть использован и «для самостоятельного изучения каждым рабочим и крестьянином». Текст «Азбуки коммунизма» следует программе, разъясняя каждый ее пункт, излагая все современные вопросы, внутренние и внешние. За исключением трактовки империализма и государственного капитализма, это не был специфически бухаринский документ {351}. Содержание книги отражало взгляды партии в целом, а новизна состояла в изложении почти всех большевистских воззрений 1919 г.
Поэтому книга имела и до сих пор имеет большую силу. Основной дух ее — это дух «военного коммунизма», воинствующий оптимизм, черпающий силы в убеждении, что «пророчества Маркса сбываются на наших глазах» {352}. Книга была выражением чаяний и утопических надежд большевиков, наивности партии в 1919 г., а не отражением советской действительности. И хотя многое в ней устарело в 1921 г., так как «Азбука» была рупором «героического периода», книга быстро завоевала успех и долго оставалась популярной. Она стала «партийным каноном». К началу 30-х гг. она была переиздана не менее восемнадцати раз на русском языке и не менее двадцати — на иностранных языках. Для русских и зарубежных коммунистов «Азбука коммунизма» и «Теория исторического материализма» стали «наиболее распространенными книгами коммунистической пропаганды», а имя Бухарина проникло в каждый уголок земного шара, где разворачивалось коммунистическое движение {353}. После появления «Азбуки коммунизма» он стал известен почти так же, как Ленин и Троцкий.
В то же время такое возвышение стало придавать известности Бухарина неблагоприятный оттенок. Сверхпопулярность произведений вроде «Азбуки» создала ему репутацию «одного из талантливейших памфлетистов… нашего века» {354}. Но чем дольше большевики находились у власти, чем чаще стали возникать расхождения внутри партии, тем больше вожди партии считали необходимым систематизировать и канонизировать свою идеологию. В 20-е гг., когда политика партии нуждалась в хорошо разработанном теоретическом фундаменте, репутация Бухарина как теоретика и библейский дух произведений вроде «Азбуки» помимо его воли навязали ему роль высшего жреца «ортодоксального большевизма» {355}.
Примеры такого отношения возникали и во время гражданской войны. Как член только что созданной Социалистической академии, он приобретал все большую ответственность и влияние в области идеологического образования членов партии и подготовки партийной интеллигенции. Его работы стали обязательными учебниками в партийных школах, и начиная с 1919 г. он лично проводит семинары по экономике и историческому материализму в Коммунистическом университете им. Я.М. Свердлова в Москве. Хотя эта педагогическая работа и соответствовала природным склонностям Бухарина, она все более и более приобретала официальный характер {356}. Бухарину было едва за тридцать, а его уже окружало все растущее число учеников, многие из которых выдвинутся в партии и укрепят репутацию Бухарина как хранителя ортодоксии, а этой мантии он никак не искал и не мог носить ее непринужденно.
Сознание того, что он становится ответственным за теоретическую чистоту большевизма, могло содействовать решению Бухарина начать изучение переходного периода от капитализма к социализму через два года после революции. Такие попытки еще не предпринимались, отчасти из-за общей сумятицы в партии во время импровизированных мероприятий «военного коммунизма» и частично потому, что внимание большевиков оставалось прикованным к Европе, где будущие революции ожидались «буквально со дня на день» {357}. Горячий оптимизм Бухарина относительно развития событий в Европе стал рассеиваться только в 1919 г., когда он стал предупреждать, что международная революция должна рассматриваться как длительный исторический процесс, состоящий из множества компонентов (включая антиколониальные восстания в Азии), и что коммунисты не должны пытаться «искусственно ускорять историческое развитие» {358}. Хотя он снова обретет былые надежды, особенно зимой 1920–1921 гг., страстной уверенности в близости революции на Западе у Бухарина больше не будет. В результате он и другие большевики стали более серьезно думать об экономических проблемах изолированной Советской России.
