Он был быстр и вынослив… и очень прочно стоял на ногах… Вы никогда не смогли бы успеть подготовиться к ответу на сверкающий поток его остроумных аргументов… Он свободно ходил взад и вперед, в блузе с расстегнутым воротом, держа в руках бумаги, всем существом своим выражая то, что говорил.
Один очевидец с восхищением рассказывал о том, как Бухарин высмеивал либералов «со злой и тонкой иронией», другой — как он обрушился на правое крыло большевиков на рабочем митинге: «На трибуну поднялся взбешенный, неумолимо логичный Бухарин, чей голос извергал удар за ударом. Собравшиеся слушали его с горящими глазами» {225}.
Как и позднее, его репутация в 1917 г. упрочилась благодаря его литературным работам — потоку статей, передовиц, прокламаций и манифестов (включая и некоторые из наиболее известных партийных деклараций), регулярно публиковавшихся в «Социал-демократе» и «Спартаке» {226}. С неослабевающим напряжением продолжалась и его теоретическая работа. Марксисты, пояснял он, «никогда не обязывались приостанавливать теоретическую работу даже среди самых жестоких классовых битв» {227}. (Можно вспомнить, что и Ленин так же работал над «Государством и революцией».) Следуя этому, Бухарин, несмотря на бурные события лета и осени, публикует статьи, в которых излагает российским читателям свои идеи об империализме и современном капитализме. Он пишет единственную среди своих работ историческую брошюру — яркий, популярный отчет о текущих событиях, озаглавленный «Классовая борьба и революция в России». Эта книга, написанная по примеру знаменитых статей Маркса о французской политике, была опубликована в июле 1917 г. и получила широкое распространение среди читателей; позднее один из большевиков с восхищением писал, что она является «лучшим очерком революции 1917 г.» {228}.
В дальнейшем 1917 год рассматривался как пробный камень политической карьеры всякого большевика, как время, когда его поведение навсегда повышало или понижало его авторитет в партии. В этом смысле 1917 год решительно утвердил Бухарина как одного из вождей партии. К октябрю только горстка большевиков любого поколения могла сравниться с ним по своей роли в партии: ветеран революции 1905 г., подпольщик, интернационалист, теоретик, редактор, публицист и революционный трибун.
Личный вклад Бухарина не может, однако, приуменьшить той существенной, очень важной роли, которую сыграли остальные молодые москвичи в победе большевиков в 1917 г. Молодые москвичи, каждый в отдельности и коллективно, в качестве руководителей Московского областного бюро и благодаря своей радикальной позиции добились для партии выдающегося успеха на выборах в Московский Совет и Городскую думу и помогли Ленину в его попытках убедить колеблющихся большевиков поддержать вооруженное восстание в Петрограде 25 октября {229}. За ним последовало Московское восстание, в котором руководящую роль играли лидеры Бюро и их сверстники.
Более длительное и кровопролитное, чем в Петрограде, Московское восстание встретило ожесточенное сопротивление и продолжалось до 2 ноября {230}. Бухарин составлял, вносил и отстаивал революционные декреты Московского Совета, от имени которого проводилось восстание, и Военно-революционного комитета, чей бюллетень он редактировал. Смирнов, который руководил военными операциями, Ломов и два других молодых москвича — Н. Муралов и Г. Усиевич — были руководящими членами Комитета (Осинского в это время не было в городе) {231}. Подавив сопротивление и одержав победу, московские большевики выбрали двух представителей для официального сообщения новому революционному правительству в Петрограде. Были выбраны двое — Бухарин и Стуков, символизировавшие триумф Бюро и поколения 1905 г. {232}.
Роль Бухарина и его друзей в радикализации большевизма имела политические последствия и после Октября. Их праведная воинственность, пренебрежение к предостерегающим голосам и периодически проявлявшаяся солидарность вызывали раздражение более старых руководителей, которые, в добавление ко всему, чувствовали, что их оттесняют в сторону молодые {233}. Хотя и ослабленная временно победой революции, эта затянувшаяся обида дала себя знать позднее, когда молодые левые уже не выражали ленинского мировоззрения {234}. В то же время успехи молодых москвичей в 1917 г. подкрепили их веру в свое собственное политическое благоразумие и в действенность бескомпромиссного радикализма. В отличие от Ленина (который сам принадлежал к старшему поколению) они не спешили отказаться от максималистского духа 1917 г. или хотя бы умерить его, когда это могло показаться полезным. Отчасти в результате этого они выступили в начале 1918 г. инициаторами первой внутрипартийной оппозиции в Советской России — «левых коммунистов». В этом качестве они настаивали на том, что радикализм, который привел большевиков к власти, уместен и в политике уже правящей партии. В 1917 г. о таких вопросах практически не задумывались.
Основу мифа о сплоченной, единомыслящей партии составляло мнение, что большевики будто бы пришли к власти, имея продуманную, хорошо разработанную программу преобразования российского общества. Ожесточенные дискуссии внутри партии в течение последующих двенадцати лет отчасти явились следствием того, что положение было как раз обратным. На самом деле они захватили власть без продуманной (и тем более единодушно одобряемой) программы того, что они считали своей существенной задачей и предпосылкой социализма — индустриализации, модернизации отсталой крестьянской России. Как социалисты и марксисты, большевики хотели преобразовать общество, построить социализм. Однако это были желания и надежды, а не реальные планы или экономическая программа.
Все программные дискуссии в партии между Февралем и Октябрем касались почти исключительно политических вопросов. Ленин прокладывал путь. Во внутренней политике он обещал создание государства-коммуны, республики Советов и социалистического правительства, получающего поддержку пролетариата и беднейшего крестьянства и действующего в их интересах. Однако лишь позднее эти слова были истолкованы в том смысле, что они означают большевистскую монополию власти. Во внешней политике он обещал выход России из европейской войны, дипломатическую враждебность к воюющим империалистическим державам и объявление им революционной войны, а также поддержку антикапиталистических революций. Между тем ленинские замечания, касающиеся экономической политики, были эскизными, редкими и случайными и сводились к трем основным положениям: национализации банков и синдикатов, национализации земли и рабочему контролю на предприятиях {235}. Изложенные сжато и различно интерпретируемые даже большевиками {236}, все три положения предусматривали контроль над экономикой и ее регулирование, а не преобразование или расширение экономики страны. Такое «поверхностное внимание» большевиков к экономическим вопросам вызвало изумление одного меньшевика: «На экономическую программу не было даже никакой ссылки… /Как/ эта отсталая, мелкобуржуазная, крестьянская структура, максимально истощенная и хаотичная, может быть согласована с социалистической реорганизацией… ни слова об этом не было сказано». Большевистское руководство, убежден он, «просто почти забыло об этом». Вместо экономической программы в октябре, жаловался один большевик, только что вступивший в партию, был «почти вакуум» {237}.
