Процесс Пятакова, Сокольникова, Радека и 14 других начался 23 января 1937 г. Подсудимые снова немедленно дали заготовленные показания, изобличающие Бухарина и Рыкова; на этот раз им вменили в вину диверсии и измену родине, равно как и убийства. Через семь дней фальсифицированных обвинений и фанатических показаний суд признал всех 17 подсудимых виновными и не приговорил к смертной казни (временно) лишь Радека, Сокольникова и двух других ^{1504}. В течение следующих недель несколько менее видных бухаринцев были «подвергнуты соответствующей обработке» в подвалах НКВД, а «показания» их были доставлены Бухарину, с целью своего рода «душевной пытки». Бухарин, который, скорее всего, практически уже стал пленником в своей кремлевской квартире, начал голодовку; этот печальный протест должен был придать дух противникам террора в ЦК, собиравшимся встать на защиту этого последнего рубежа ^{1505}.

С 1917 г. это был самый судьбоносный Пленум Центрального Комитета. Он был созван 23 февраля 1937 г. Противники террора отдавали себе отчет в том, что для его предотвращения им надо было не допускать исключения Бухарина из партии и его ареста, все еще являвшихся прерогативой ЦК. Если бы Бухарина заклеймили как врага народа, то никто не смог бы чувствовать себя в безопасности. По той же самой причине Сталин тщательно подготовился к решающему столкновению. За пять дней до этого Орджоникидзе, бывший наиболее влиятельным противником террора, был убит или принужден покончить жизнь самоубийством. Поэтому после открытия пленума либеральная фракция, ряды которой сильно поредели, боролась с осмелевшими сталинистами за завоевание уже запуганного большинства ЦК. Намечалось обсудить несколько вопросов, однако, на самом деле в повестке дня был всего лишь один пункт — «исключение Бухарина и Рыкова» ^{1506}. Оба оставались еще кандидатами в члены ЦК и присутствовали на пленуме.

Раздав делегатам составленные НКВД материалы по делу Бухарина и Рыкова, Сталин и его приспешники выступили с требованием их ареста как «наемных убийц, вредителей и диверсантов, находящихся на службе фашизма». По утверждению Сталина и его союзников, выдвинутый им десять лет назад тезис об обострении классовой борьбы по мере приближения к социализму получил блестящее подтверждение в результате разоблачения этих заговорщиков, «прикрывающихся партбилетом и маскирующихся большевиками». Их требования вызвали примечательный диалог между Бухариным и Молотовым. Бухарин: «Я не Зиновьев и не Каменев и лгать на себя не буду!» — Молотов: «Не будете признаваться — этим и докажете, что вы фашистский наймит, они же в своей прессе пишут, что наши процессы провокационные. Арестуем — сознаетесь!» ^{1507} Зная, что арест неминуем, по возвращении домой с этого заседания Бухарин составил письмо к «Будущему поколению руководителей партии» и попросил жену выучить его наизусть.

«Чувствую свою беспомощность, — начал он, — перед адской машиной, которая, пользуясь, вероятно, методами средневековья, обладает исполинской силой, фабрикует организованную клевету, действует смело и уверенно…» Сталинский НКВД, продолжал он, это «переродившаяся организация безыдейных, разложившихся, хорошо обеспеченных чиновников, которые, пользуясь былым авторитетом ЧК, в угоду болезненной подозрительности Сталина… любого члена ЦК, любого члена партии эти „чудодейственные органы“ могут стереть в порошок, превратить в предателя, террориста, шпиона».

Бухарин заявил о своей полной невиновности и писал, что называть его «врагом революции и агентом капитализма — все равно как обнаружить, что последний царь, всю свою жизнь посвятил борьбе с капитализмом и монархией, борьбе за осуществление пролетарской революции». Он обращался к будущему поколению руководителей партии,

Когда Пленум ЦК возобновил работу, Бухарин зачитал гневное, эмоциональное заявление от своего имени и от имени Рыкова. Согласно ходившему по Москве тексту, большая часть которого подтверждается другими источниками, Бухарин согласился с тем, что «чудовищный заговор» существует, только возглавляют его Сталин и Ежов, стремящиеся к установлению личной диктатуры, основанной на полицейской власти «над партией и страной… Вот почему нас надо уничтожить». Обращаясь к Сталину, он утверждал: «Политическим терроризмом и пытками невиданного еще масштаба вы заставили старых членов партии дать „показания“… У вас в распоряжении толпа платных доносчиков… Вам нужна кровь Бухарина и Рыкова, чтобы совершить переворот, который вы давно уже планируете…»

Настаивая на том, что речь идет не о его собственной участи, а о судьбе страны, Бухарин призывал членов ЦК «вернуться к ленинским традициям и призвать к порядку полицейских заговорщиков, прикрывающихся авторитетом партии. Страной сегодня правит не партия, а НКВД. Переворот готовят не сторонники Бухарина, а НКВД» ^{1509}.

Когда он потребовал расследования действий НКВД, Сталин бросил: «Ну вот мы тебя туда пошлем, ты и посмотришь» ^{1510}.

Выбор был ясен, и тут от имени противников террора выступил кандидат в члены Политбюро Постышев: «Лично я не могу поверить, что… честный член партии, прошедший долгий путь непреклонной борьбы с врагом, за партию, за социализм, может оказаться теперь в стане врага. Не могу в это поверить…» Здесь, как говорят, Сталин прервал его таким угрожающим тоном, что решимость Постышева поколебалась; он и другие ораторы — его единомышленники пошли на попятную, начали пересматривать свои взгляды (хотя так поступили, очевидно, не все они), и Сталин, увидев, что перевес на его стороне, перешел к своей знакомой тактике: изображая нейтралитет, он предоставил нападать на Бухарина и Рыкова своим подручным по террору и назначил для решения их судьбы комиссию, где заправляли те же самые его приверженцы ^{1511}.

Комиссия сообщила свое заключение на заседании, состоявшемся 27 февраля: «Арестовать, судить, расстрелять». Оно было утверждено большинством ЦК, 70 % которого сами погибли в ближайшие месяцы. Бухарина и Рыкова арестовали на месте и отвезли на Лубянку ^{1512}. Тринадцать месяцев спустя они появились в качестве главных обвиняемых на последнем и важнейшем из московских показательных процессов.

История подчас помнит своих главных актеров не за то, за что следовало бы. В течение многих лет после смерти Бухарина он ассоциировался в западном политическом сознании не с его ролью в большевистской партии и не с тем, что он представлял в советской истории, а почти исключительно с показательным процессом 1938 г.

Жуткая притягательная сила, которой обладало зрелище очернения одного из виднейших основателей Советской республики и его гибели как ее «заклятого врага», вполне понятна. Это впечатление, однако, еще больше укреплялось господствующим заблуждением, будто Бухарин с готовностью сознался в чудовищных немыслимых преступлениях, чтобы отречься от своих собственных взглядов, искренне покаяться в своем противоборстве сталинизму и таким образом выполнить «последнее поручение» партии и поддержать миф о ее непогрешимости. Эта точка зрения проистекала из неверного толкования поведения Бухарина на процессе и приобрела популярность после опубликования в 1940 г. знаменитого романа Артура Кестлера «Слепящая тьма». Вымышленный герой романа Рубашов, старый большевик, сделавшийся жертвой чисток и списанный в большой степени с Бухарина, поддается уговорам следователя (и своим собственным) о необходимости признаться и тем самым выполнить свое «последнее партийное поручение». В основном благодаря художественной силе кестлеровской книги, этот образ Бухарина — Рубашова как кающегося большевика и потерпевшего нравственный крах интеллигента господствовал на протяжении двух поколений ^{1513} [39]. В действительности же, как некоторые понимали в то время и как в конце концов поняли многие другие, Бухарин не сознался в предъявленных ему обвинениях ^{1514}.