Важнейшее значение имел тот факт, что последствия Сталинской политики полностью подтвердили бухаринские предсказания о гражданской войне, сельскохозяйственной катастрофе и хронических диспропорциях в промышленности, возродив, таким образом, притягательную силу бухаринской политики. В этом смысле следует толковать постоянные утверждения Сталина о том, что «правая оппозиция в ВКП(б) есть, бесспорно, самая опасная — сильнее огонь направо!» ^{1392}, равно как и то необыкновенное зрелище, которое представлял собой XVI партсъезд в июне — июле 1930 г., превращенный прежде всего в хорошо организованную кампанию нападок на возрождавшиеся бухаринские настроения и на «правый оппортунизм» в партийных рядах. Столь же важно, что буквально каждое оппозиционное течение в партии в начале 30-х гг. — включая авторов анонимных листовок и участников спорадических протестов, дело Сырцова — Ломинидзе в 1930 г., группу Рютина в 1932 г. и возглавляемую А. Смирновым немногочисленную оппозицию государственных администраторов — разделяло бухаринское экономическое мировоззрение ^{1393}. На XVI съезде один из ораторов-сталинистов с тревогой привел пример оппозиционных высказываний в провинции: «Политика Сталина ведет к гибели, нищете… мероприятия, какие предлагают Бухарин, Рыков и Угланов — единственно верные, ленински выдержанные, и только они… способны вывести страну из того тупика, в который Сталин завел» ^{1394}. Даже большинство в ЦКК, бывшей некогда бастионом сталинизма, перешло, как сообщают, на бухаринские позиции, поскольку события убедили его в том, что «Бухарин прав, а Сталин губит страну» ^{1395}.

Все эти события не вернули Бухарину власти, однако они предоставили ему, даже после 1933 г., когда кризис кончился и доверие к Сталину возросло ^{1396}, единственное в своем роде положение представителя несталинского большевизма в партии. Это обстоятельство поможет объяснить ярость сталинских нападок на Бухарина в начале 30-х гг., важность роли, которую он сыграл в проповедуемой умеренным крылом «политике примирения», и в конце концов выдвинутые против него обвинения. Оно также поможет понять его собственное двусмысленное поведение, и в особенности его решимость остаться в партии и послужить в ней движущей силой перемен.

С точки зрения обычных политических норм катастрофа, связанная с коллективизацией в начале 30-х гг., должна была низвергнуть сталинское руководство и вернуть к власти бухаринцев ^{1397}. Вместо этого, поскольку партийные руководители — хоть и без великого энтузиазма — стояли за Сталина, очернение и преследование Бухарина и его сторонников усиливалось прямо пропорционально обострению существовавшего кризиса. Тем не менее Бухарин дважды ухитрился высказать партии свое мнение по поводу сельскохозяйственной политики Сталина. В статье, опубликованной в «Правде» 19 февраля 1930 г., пользуясь завуалированными фразами, которыми он теперь единственно мог выражаться, Бухарин высмеял официальный миф о том, что коллективизация представляет собой хорошо продуманное продолжение нэпа, основанное на растущей поддержке крестьянских масс. На самом деле, писал он, это есть насильственное прекращение нэпа: в коллективизацию «мы вошли… через ворота чрезвычайных мер и быстро развернувшийся кризис зернового хозяйства». «Значительные издержки» коллективизации, добавил он, объясняются тем, что государство прибегло к «самым острым средствам внеэкономического принуждения» ^{1398}.

7 марта 1930 г., через пять дней после того, как Сталин внезапно обрушился на работников на местах, Бухарин в ответ, по сути дела, указал, на ком лежит настоящая политическая и нравственная ответственность за постигшее деревню бедствие. В рамках исторической полемики, будто бы направленной против недавней папской энциклики о большевизме, он провел тонкую, но вполне однозначную аналогию между «дисциплиной трупа», «идеологической проституцией» и «беспринципным подхалимством», насаждаемым иезуитским орденом Лойолы, и сталинизмом. Проведя эту аналогию, он заклеймил Сталинскую коллективизацию цитатой из критической, «гуманистической» истории папства:

Иными словами, сталинское ограбление крестьянства не имеет ничего общего с ленинскими заветами или с большевизмом.

Это резкое обвинение отрезало Бухарину доступ к центральной прессе. Лишь через три года ему позволят снова писать на политические темы для «Правды» и «Известий». Поэтому сначала он обратился к новой форме протеста, окрещенной официальной критикой бухаринским заговором молчания. В результате сложившегося из-за коллективизации кризиса заявление с признанием политических прегрешений, подписанное им, Рыковым и Томским в ноябре 1929 г., вскоре было сочтено неудовлетворительным. Теперь Сталин потребовал, чтобы Бухарин полностью осудил свою оппозиционную политику, отказался от своих обвинений и отрекся от своих последователей в стране и за границей ^{1400}. Бухарин ответил отказом, и где-то в начале 1930 г., возможно, реагировал на это требование угрозой покончить жизнь самоубийством ^{1401}. Неравная схватка между организованной печатью, громко требовавшей его покаяния, и вызывающе безмолвным Бухариным продолжалась почти весь 1930 г. и создала драматическую ситуацию на XVI съезде. В то время как оратор за оратором выдвигали требование, чтобы «великий молчальник» присоединился к кающимся перед собравшимися Рыкову и Томскому, Бухарин бойкотировал съезд, хотя тот и переизбрал его самым нелепым образом в Центральный Комитет. Как раздраженно заметил один из сталинистов, его девятимесячное молчание было «в высшей степени показательным» и многое говорило тем, кто разделял его взгляды ^{1402}.

10 ноября 1930 г., после длительных переговоров, Бухарин наконец подписал еще одно двусмысленное заявление ^{1403}. Он снова в расплывчатой форме признал свои ошибки, открестился от «всяких попыток скрытой борьбы с центральным руководством» и призвал к «сплоченности вокруг ЦК». Его главная уступка заключалась в отречении ото «всех уклонов от [партийной] линии», однако он не уступил требованию прямо осудить свои собственные политические установки или выдвинутые им в 1928–1929 гг. обвинения. Он демонстративно отказался изменить свою точку зрения на западноевропейский капитализм и, таким образом, свое негативное отношение к коминтерновской политике Сталина. Он не отдал дань обычаю превозносить генсека, он даже не упомянул его, дав этим понять, что идет навстречу ЦК ВКП(б), а не Сталину. Этот компромиссный документ был неохотно принят в качестве «минимума» и не очень содействовал поправке отношений между Бухариным и сталинской группой. Когда на состоявшемся в следующем месяце заседании ЦК Молотов заметил, что заявление все еще оставляет желать много лучшего, Бухарин презрительно ответил: «У вас власть, вы, если хотите, истолкуете это, как вам понравится» ^{1404}.