По-видимому, нескольких, а возможно, и большинство сторонников Сталина среди присутствовавших на совещании примерно двадцати двух высших руководителей беспокоили по меньшей мере два обстоятельства. Хотя они принимали руководящую роль Сталина и его план индустриализации, их, наверное, тревожила неопределенность его крестьянской политики и сложившееся в деревне серьезное положение. Несомненно, некоторые разделяли беспокойство Бухарина. Более того, те из сторонников Сталина, кто не относился к числу его личных поклонников (какими были, очевидно, Каганович и Молотов), все еще не хотели дать ему в руки бразды единоличного правления, которые он получил бы благодаря исключению Бухарина (единственной другой вершины «Гималаев», еще остававшейся в Политбюро). Традиция и благоразумие склоняли их к коллективному руководству в высшем партийном органе, какой бы рудиментарный характер такое руководство ни носило, а не к выдвижению одного верховного лидера. Или, как доверительно заметил Калинин: «Вчера Сталин убрал Троцкого и Зиновьева. Сегодня хочет убрать Бухарина и Рыкова. Завтра — моя очередь» ^{1217}.

Тем не менее Бухарин и его союзники в Политбюро потерпели крупное поражение. Они находились в нелепом и странном положении. Поскольку происходившая борьба и сделанное им внушение не получили гласности, официально они все еще были в чести. Бухарина по-прежнему избирали в почетные президиумы партийных и торжественных собраний, встречали положенными «бурными овациями» и поздравляли с новоприобретенным членством в Академии наук, куда из виднейших политических деятелей избрали его одного ^{1218}. Однако на закрытых партсобраниях и в коридорах они были жертвами «гражданской казни», как выразился Бухарин, поскольку сталинисты с удвоенным усердием распространяли весть об их отступничестве. Одновременно усилилась кампания в печати против анонимной «правой опасности». Официально (хотя и негласно) осужденные, обливаемые грязью в частных беседах, лишенные организационного влияния и, надо полагать, свободного доступа к прессе, Бухарин, Рыков и Томский сделались «пленниками Политбюро» ^{1219}. Стало сказываться нервное напряжение. Несмотря на то что 9 февраля трое правых проявили полную солидарность, Рыков снова начал колебаться. Если Бухарин и Томский становились все непреклонней, то Рыков забрал заявление об отставке, хотя продолжал выступать против политики Сталина на заседаниях Политбюро. Нарастающее напряжение и рост сталинского влияния лишний раз обнаружились в начале марта, когда известный бухаринец Стецкий переметнулся к Сталину ^{1220}.

Теперь оставалось ждать первого открытого столкновения на глазах всего Центрального Комитета, следующий пленум которого был намечен на 16–23 апреля, то есть накануне XVI партконференции. А пока что публичные протесты бухаринцев все чаще выражались эзоповским языком и звучали поэтому все слабее, и трое правых пытались выступить в качестве лояльной оппозиции и оказывать «пассивное сопротивление» в Политбюро ^{1221}. В марте — первой половине апреля их критика сосредоточивалась на сталинском пятилетием плане по промышленности, который должен был быть принят на предстоявшем пленуме и партконференции. Задачи пятилетки, выраженные в минимальных показателях, которые немедленно отбрасывались и заменялись сильно увеличенными оптимальными цифрами, выросли чрезвычайно. Теперь предусматривалось в три-четыре раза увеличить объем капиталовложений в государственном секторе, причем 78 % затрат предназначались для тяжелой промышленности, и в течение пяти лет расширить производство средств производства на 230 % ^{1222}.

Встревоженные Бухарин и Рыков пытались обуздать индустриализаторские амбиции Сталина. Рыков предложил дополнительный двухлетний план для ликвидации диспропорции между уровнем сельскохозяйственного производства и пот-ревностями страны. План этот воплощал бухаринский принцип зависимости промышленности от сельского хозяйства и призывал к скорейшему выпрямлению «сельскохозяйственного участка» за счет налоговых, ценообразовательных и агрономических мер. План Рыкова был без долгих церемоний отвергнут как уловка, рассчитанная на дискредитацию пятилетки. То же произошло и со сходными контрпредложениями и критическими замечаниями Бухарина. Убедившись, что даже символического компромисса достичь невозможно, Бухарин, Рыков и Томский воздержались, когда Политбюро официально голосовало по контрольным цифрам индустриализации 15 апреля ^{1223}.

Тем временем Бухарин стал применять в частных беседах тактику, которой правая оппозиция до сего времени пользовалась лишь с большими колебаниями, от случая к случаю. Готовясь к заседанию ЦК, он собирал документальные доказательства того, что Сталин по своим личным качествам не соответствует должности генерального секретаря, которая теперь приравнивалась к посту главы партии. Вероятно, Бухарин намеревался дать новую жизнь предостережению Ленина, высказанному им в «Завещании» 1923 г.:

После шестилетнего соучастия в замалчивании ленинского «Завещания» Бухарин собирал свидетельства жертв сталинской «грубости». Среди них был Эмбер-Дро, который вступил в столкновение со Сталиным в Коминтерне и которому Бухарин написал 10 февраля 1929 г.: «Пожалуйста, напишите мне, правда ли, что на заседании президиума во время обсуждения немецкого вопроса товарищ Сталин кричал Вам: „Подите к черту!“» Эмбер-Дро подтвердил, что такой случай имел место ^{1225}.

Требовалось мужество, чтобы напомнить партии о последних желаниях Ленина в обстановке 1929 г., однако было уже слишком поздно, чтобы такой «мелочью», как выразился Сталин, изменить ход политических событий ^{1226}. Когда 16 апреля открылся пленум, бухаринцы оказались в окружении делегатов, которые, во главе со сталинистами, готовы были пригвоздить к позорному столбу и раздавить оппозицию. Изоляция оппозиционеров усугублялась тем, что ЦК заседал совместно с полным составом ЦКК, в результате чего в зале заседаний присутствовало более 300 человек, из которых сторонников Бухарина было человек тринадцать ^{1227}.

Верховный орган партии был впервые и полностью и без обиняков информирован о тянувшейся уже год борьбе, и его призвали осудить человека, который все еще был наиболее прославленным его членом. После того как сталинисты представили на утверждение пленума резолюцию Политбюро с резкой критикой Бухарина, а бухаринцы высказались в свою защиту, Сталин выступил со своей версией «правого уклона» и «предательской позиции» Бухарина. Эта версия шла значительно дальше резолюции от 9 февраля. По словам Сталина, Бухарин выступает за линию, абсолютно враждебную линии ЦК по всем важнейшим вопросам, от коминтерновских дел до внутренней политики; претворение бухаринской линии в жизнь означало бы «предать рабочий класс, предать революцию». Утверждая, что «ошибки» Бухарина не были случайностью, Сталин наносил удар по самым основам его авторитета в партии. В разделе своего выступления, озаглавленном «Бухарин как теоретик», Сталин вытащил на свет божий дореволюционные разногласия Бухарина с Лениным по вопросу о государстве и объявил его репутацию как теоретика партии «гипертрофированной претенциозностью недоучившегося теоретика». В своих обвинениях Сталин пошел еще дальше: он намекнул, что во время дискуссии по поводу мирного договора в 1918 г. Бухарин вступил в сговор с левыми эсерами, чтобы «арестовать Ленина и произвести антисоветский переворот». В апреле 1929 г. эта злобная инсинуация предназначалась для придания большего веса сталинскому утверждению, что Бухарин (которого, как помнили собравшиеся, Ленин назвал «любимцем всей партии») теперь возглавляет «самую неприятную и самую мелочную из всех имевшихся у нас в партии фракционных групп» ^{1228}. Девять лет спустя эта версия сделалась судебным обвинением в том, что Бухарин тайно пытался устроить покушение на жизнь Ленина.