Именно так обстояло дело, когда Сталин организовал решающее столкновение в руководстве. Предлогом послужило появление 20 января подпольной троцкистской брошюры, содержащей заметки Каменева об июльской беседе с Бухариным. Изобразив благородное возмущение, Сталин созвал совместное заседание Политбюро и ряда руководящих работников Центральной Контрольной Комиссии (партийного дисциплинарного органа, возглавляемого Орджоникидзе), чтобы осудить «фракционную деятельность» Бухарина. Это судилище, как охарактеризовал его Бухарин, открылось 30 января. Сталин с хором своих приближенных выступал в роли прокурора. Он обвинил «группу Бухарина» (но в первую очередь самого Бухарина) в оппозиции партийной линии, в «правооппортунистической, капитулянтской платформе» и намерениях «сколотить антипартийный блок с троцкистами». По мере того как Сталин перечислял «преступления» своего оппонента, тон его делался все более угрожающим ^{1207}.

Запугать Бухарина не удалось, и пришел он хорошо подготовленный. Оправдывая свою встречу с Каменевым как необходимость, вызванную «ненормальными условиями» в партии, он ответил тридцатистраничным контробвинением сталинского поведения и сталинской политики. Очевидно, его дерзкое выступление застало Сталина врасплох; тотчас заседание Политбюро было отложено, и небольшая комиссия, состоявшая из Бухарина и сталинского большинства, приступила к разбору обвинений. 7 февраля она предложила «компромисс», согласно которому против Бухарина не принималось дисциплинарных мер, взамен же он должен был признать, что совершил «политическую ошибку», пойдя на встречу с Каменевым, отказаться от высказанных 30 января контробвинений и вернуться на свои посты. Бухарин не согласился на покаяние и отклонил компромисс. Затем он составил новое обвинение против Сталина, подписанное Томским и Рыковым, который зачитал его на заключительном заседании Политбюро 9 февраля ^{1208}. По всей видимости, эта «платформа трех» была практически тождественна заявлению Бухарина от 30 января. Рассматривая их как один документ, можно сказать, что это было его важнейшее заявление в оппозиции и сильнейшее обвинительное заключение против Сталина и нарождающегося сталинизма, когда-либо составленное в Политбюро. Документ этот никогда не публиковался и известен исключительно из отрывочных свидетельств, по которым его можно реконструировать лишь частично.

Политический смысл документа заключался в том, что Сталин и его клика, прикрываясь лозунгами демократического правления, «насаждают бюрократизм» и устанавливают в партии режим личной власти. Официальная линия призывает к самокритике, демократии и выборам, «а где мы на самом деле видели выборного губернского секретаря? На самом деле элементы бюрократизации у нас в партии возросли». Дошло до того, что «партия не принимает участия в решении вопросов. Все делается сверху». Такое же положение существует в высших партийных органах: «…мы против того, чтобы единолично решались вопросы партийного руководства. Мы против того, чтобы контроль со стороны коллектива заменялся контролем со стороны лица, хотя бы и авторитетного» ^{1209}.

Затем Бухарин перечислил сталинские злоупотребления властью, в том числе грубые нарушения норм внутрипартийной жизни, такие, как закулисная кампания против его сторонников, которым сталинские подручные, вроде «политкомиссара» Кагановича, устроили политическую бойню и которых они взяли в «организационное окружение». В таких «ненормальных условиях», писал он, невозможно обсуждать насущные проблемы. Стоит указать на хлебный кризис, как откормленные чиновники тут же устраивают виновнику «проработку», обвиняя его во всех смертных грехах. Кроме того, Сталин бесцеремонно игнорирует официальные партийные резолюции. Например, несмотря на неоднократные единодушные решения оказать помощь крестьянам-единоличникам, проводилась совершенно иная политика, и директивы эти «оставались только литературными произведениями». То же самое происходит и в Коминтерне, где политика пересматривается с полным пренебрежением к фактам и где сталинская тактика «расколов, отколов и групп» ведет к «разложению» международного коммунистического движения ^{1210}.

Обращаясь к внутренней политике, Бухарин обвинил Сталина в безответственном нежелании добросовестно руководить страной в условиях национального кризиса:

Экономические меры, отстаиваемые сталинской группой, продолжал Бухарин, являются гибельным «переходом на троцкистские позиции». Нельзя проводить индустриализацию, основанную на разорении страны, на развале сельского хозяйства и разбазаривания ресурсов, — «все наши планы грозят рухнуть». Но наиболее резкие слова Бухарина были направлены против политики Сталина по отношению к крестьянству. Сталинисты списали со счетов крестьянина-единоличника и говорят только о коллективизации, однако «в ближайшие годы они (совхозы и колхозы) не смогут быть основным источником хлеба. Основным источником хлеба будет еще долгое время индивидуальное хозяйство крестьян» ^{1212}. Затем Бухарин высказал «клевету», которую ему никогда не забудут: он разглядел темные намерения за чрезмерным налогообложением и реквизициями в деревне и обвинил Сталина в том, что начиная с июльского пленума в 1928 г. тот проповедует индустриализацию, основанную на «военно-феодальной эксплуатации крестьянства».

Что определяло фактически дальнейшую политику?… речь товарища Сталина о дани. На XIV партсъезде тов. Сталин бил изо всех сил Преображенского за колонии и эксплуатацию крестьянства. А на июльском пленуме он провозгласил лозунг дани, т. е. военно-феодальной эксплуатации крестьянства ^{1213}.

Драматическое столкновение 30 января — 9 февраля, отмеченное стойким поведением Бухарина и его контрнаступлением на Сталина, завершило раскол в Политбюро. Отвергнув «компромисс» 7 февраля, Бухарин отказался поддерживать видимость единства в Политбюро и впервые получил официальный выговор от сталинского большинства. Отметая призыв Бухарина вернуться к более дружелюбной политике для достижения мира с крестьянством и облегчения заготовительных трудностей, расширенное заседание Политбюро в закрытой резолюции от 9 февраля подвергло резкой критике его «фракционную деятельность» и его самую недопустимую клевету на ЦК, на его политику, внутреннюю и внешнюю, на его организационное руководство (Томский и Рыков тоже получили выговор, но в более мягких выражениях). Используя уже стандартную форму, этот документ приравнял его оппозицию сталинской группе к оппозиции «партии и ее Центральному Комитету» ^{1214}.

Но несмотря на большую победу, Сталин, по всей видимости, столкнулся с сопротивлением среди своих собственных сторонников и добился от открытого столкновения меньше, чем надеялся. Имеются свидетельства того, что он хотел исключить своих противников из Политбюро, и в первую очередь — Бухарина ^{1215}. Критическая резолюция, тон и формулировки которой были заметно менее резкими, чем сталинские, не только воздержалась от столь крутых мер, но и потребовала, чтобы Бухарин и Томский вернулись на свои посты. Двусмысленность ее углубилась и тем, что резолюцию не публиковали. В конце совещания Сталин недовольно заметил: «…мы ведем себя в отношении бухаринцев слишком либерально и терпимо… Не пришло ли время положить конец этому либерализму?» ^{1216}