До весны 1928 г. казалось, что Бухарин, Рыков и Томский считали возможным уладить разногласия в руководстве и пытались разрешить их внутри Политбюро. Теперь, однако, они — и в особенности Бухарин — были встревожены всевозраставшим экстремизмом и бескомпромиссностью сталинской группы. Различия во мнениях делались все шире и превращались в систему. В центре полемики стояли противоположные толкования текущих затруднений режима, примером которых служили зерновой кризис и шахтинское дело. Бухаринцы настаивали на том, что эти затруднения объяснялись действием вторичных факторов — неподготовленностью государственного аппарата, неудачным планированием, негибкой политикой цен и беспечностью местных работников {1113}. Сталин и его окружение, с другой стороны, изображали возникновение трудностей как следствие обстоятельств объективного, структурного свойства, то есть пороков и самой природы нэпа. По утверждению Сталина, помимо попыток кулаков припрятать хлеб, зерновой кризис объясняется и тем, что единоличное крестьянское хозяйство зашло в тупик. И кризис, и шахтинское дело не были преходящими побочными результатами «плохого планирования» и «ряда ошибок», но свидетельствовали о неизбежном обострении классовой борьбы, и эту борьбу следовало довести до конца {1114}.
Бухаринский подход требовал умеренных мер, в том числе помощи частным крестьянским хозяйствам, более гибкой политики цен и улучшения работы официальных учреждений. Сталинский — требовал жестких решений. У Сталина еще не было широких альтернатив господствующей бухаринской политике, однако он шел по другому пути, в направлении утверждения и узаконивания «государственной воли», включая принудительные «чрезвычайные меры» на всех фронтах. В связи с этим он принялся всячески порочить частное сельское хозяйство, объявив колхозы и совхозы единственным выходом из создавшегося положения {1115}. Хотя дискуссия все еще вращалась вокруг сельского хозяйства, последствия ее для политики в области промышленности и подготавливавшегося тогда пятилетнего плана также были весьма важны. Подвергшийся перетряске аппарат ВСНХ под руководством Куйбышева уже выступил против осторожных экономистов Госплана, чьи взгляды на пропорциональное развитие и рыночное равновесие были сходны со взглядами Бухарина. К маю эхо развернувшейся вокруг планирования дискуссии докатилось до Политбюро {1116}. Таким образом, на карту были поставлены вся экономическая программа партии и, уже не в первый раз, будущее большевистской революции.
В своей совокупности предложения Сталина ставили под угрозу господствующее бухаринское понимание нэпа как системы гражданского мира и взаимовыгодных рыночных отношений между городом и деревней. Эти предложения находились в резком противоречии с убеждением правых в том, что трудности можно и должно решать «в обстановке и на базисе нэпа» {1117}. Более того, как жаловался Бухарин, они искажали генеральную линию партии, всего лишь за четыре месяца до этого утвержденную XV съездом. Резолюции съезда были воплощением пересмотренной программы правых и обещали поворот влево к «наступлению на кулачество», создание на добровольной основе ограниченного коллективизированного сектора и плановое промышленное развитие с повышенным упором на производство средств производства, однако все эти задачи выражались вполне по-бухарински, умеренным языком, и определенно исключали крайние меры. Но Сталин теперь пытался узаконить свою вновь обретенную воинственность и переиначивал по-своему эти резолюции, представляя, к примеру, «чрезвычайные меры» как «нормальное» следствие антикулацкой резолюции съезда {1118}.
Будучи убежденным в том, что сталинские пробные шары «идеологически дезориентировали партию» и перерастали «в новую политическую линию, отличную от линии XV съезда», Бухарин в мае-июне был вынужден вступить в борьбу. Он предостерег Политбюро, что хлебозаготовительные кампании настраивают против строя не только кулаков, но и все крестьянство в целом, вследствие чего под угрозу ставится программа индустриализации и само политическое будущее партии. Воображать, будто «все спасение в колхозах» — опасная чепуха. Бухарин призвал к прекращению чрезвычайных мер, серьезной помощи крестьянским хозяйствам и нормализации рыночной ситуации {1119}.
Бухарин и его сторонники также начали облеченную в эзоповские выражения атаку на сталинские взгляды. Выступая 6 мая на VIII съезде ВЛКСМ, Бухарин критиковал безответственные призывы к «классовой войне» и некоему внезапному рывку в области сельского хозяйства. Три недели спустя он обрушился в своей эмоциональной статье на проповедников «индустриального чудовища», паразитирующего на сельском хозяйстве {1120}. Такие молодые бухаринцы, как Марецкий и Астров, проявили меньше церемонности и в своих нападках поименно называли сталинцев младшего поколения, которые, стремясь спровоцировать партию на решительное столкновение с мужиком, отказались от идеи частного хозяйства в пользу коллективизации, основанной на «обнищании и разорении основных крестьянских масс», и которые приняли «чрезвычайные меры» «за новую политику партии», намереваясь проехать «на 107 статье к социализму» {1121}.
Отношения между Бухариным и Сталиным соответственно ухудшались. Их совместные публичные выступления, несмотря на попытки сохранить видимость единства, становились едва прикрытыми столкновениями {1122}. Словесная дуэль приняла острый оборот 28 мая, когда Сталин осмелился появиться в Институте красной профессуры — идеологическом лагере Бухарина, где выступил по поводу «хлебного фронта». Бичуя аргументы неназванных оппонентов как «пустую либеральную болтовню» и разрыв с ленинизмом, он сделал свое наиболее экстремистское публичное заявление на этот раз по вопросу о крестьянском хозяйстве. Аудитория великолепно поняла, кто именно является объектом его критики, и была совершенно ошеломлена. Примерно в то же время Бухарин стал в частных разговорах называть Сталина представителем неотроцкизма {1123}.
Тем временем Бухарин пытался утвердить свое влияние в Политбюро. В записках, поддержанных также Рыковым, Томским и Углановым и адресованных членам Политбюро в конце мая и в июне, он подверг критике сталинский курс и подробно изложил свои собственные рекомендации. Бухарин утверждал, что вследствие возникших в Политбюро разногласий в нем нет «ни линии, ни общего мнения», и политика изо дня в день просто импровизируется, а поэтому на планируемом 4 июля Пленуме ЦК необходимо провести широкую дискуссию по всем спорным вопросам. Хотя Сталин принял «девять десятых» бухаринских рекомендаций, он не сдавался и настаивал на том, чтобы руководство снова выступило с единодушными резолюциями, что в конце концов и произошло. Бухарин жаловался, что Сталин применяет в Политбюро уклончивую и вероломную тактику, сочетавшую ничего не значащие уступки с показным товариществом, рассчитанную, однако, на то, «чтобы выставить нас раскольниками» {1124}.
К концу июня, несмотря на видимость единства, в руководстве никто не претендовал на его существование, да и оснований для него не было. 15 июня сторонник правых заместитель наркома финансов М. Фрумкин отправил в Политбюро взволнованное письмо, в котором обстановка в деревне описывалась даже еще более пессимистически, чем ее представлял Бухарин. Фрумкин сообщил, что взгляды его «поддерживаются многими коммунистами». Политбюро проголосовало за то, чтобы распространить это письмо среди членов Центрального Комитета вместе со своим коллективным ответом. Сталин тут же нарушил это решение и послал личный ответ через Секретариат. Взбешенный Бухарин обвинил его в том, что он обращается с Политбюро как с совещательным органом при генсеке. Сталин пытался утихомирить его лестью: «Мы с тобой — Гималаи, остальные — ничтожества»; Бухарин процитировал его на «диком» заседании Политбюро, Сталин же громогласно все отрицал. Бывшие союзники больше друг с другом не разговаривали, и личные их отношения были полностью порваны. Бухарин теперь читал свои рекомендации вслух и отказывался представлять их в Политбюро в письменном виде: «Ему нельзя дать в руки ни одной бумажки». Он отзывался о Сталине с «абсолютной ненавистью», выраженной с откровением: «Это беспринципный интриган, который все подчиняет сохранению своей власти. Меняет теории в зависимости от того, кого он в данный момент хочет убрать» {1125}.
