Что ждало беглых на новых местах? Некоторым из них удавалось встать на ноги и обзавестись крепким хозяйством. Так, например, крестьяне, бежавшие из Алатырской вотчины помещика Языкова, в селе Чистое Поле обзавелись хозяйством от трех до десяти лошадей, от трех до пяти коров и т. д. Беглец из Арзамасской вотчины Шереметевых Степан Крюков в Пензенском уезде имел в хозяйстве трех лошадей. Таких примеров можно было привести не так уж мало. Но большая часть беглых, уходивших, в частности, на Волгу, превращалась в людей, единственным источником существования которых была работа по найму в бурлацких и рыбацких ватагах, на промыслах и фабриках, в сельском хозяйстве, нередко у «первостатейных крестьян». «Беспашпортные», преследуемые, вынужденные скрываться и от власти, и от своих помещиков, они подвергались безжалостной эксплуатации. В том случае, если беглые, оседая на новых местах, продолжали крестьянствовать, они ненамного и ненадолго улучшали свою судьбу. Кроме того, над беглыми постоянно дамокловым мечом висела угроза быть возвращенными на старые места, что означало не только разорение, но всякого рода кары и экзекуции.
Но стремление к воле, к свободе господствовало над всем. Так, например, крестьянин Панинской вотчины Шереметева Иван Волков от «скудости своей», от того, что «прокормиться и подати платить не мог», бежал со своей семьей, состоявшей из жены и шести детей. На новом месте в Симбирском уезде их ждали тяжелые испытания. Им приходилось скитаться «между дворами» и кормиться «мирским подаянием». Вскоре Волков был схвачен и возвращен в Панино, но, «не стерпя своей скудости», похоронив жену, снова бежал с детьми в «низовые места». Здесь все семейство ютилось в землянке и кормилось «ходя ж по миру». Вторично возвращенный в Панино, Волков снова бежал с детьми, жил в землянке, трудился «внаймы, в работы» в страдную пору. Спустя некоторое время, в 1774 г., потеряв почти всю семью, Волков был в третий раз возвращен из бегов.
Побег был делом нелегким, чему способствовала введенная паспортная система. Чтобы успешно осуществить побег, нужны были энергия, решительность, настойчивость, здоровье и физическая сила. Сочетание всех этих факторов встречалось не так часто, и путь от бегства из дома до благополучного оседания на новом месте был очень далек. И на новые места вел крестьянина тернистый путь. Вот почему в 30–40-х годах чаще встречаются побеги в одиночку или вдвоем, и лишь в 50 — начале 60-х годов распространяется иная форма бегства крестьян. Бегут семьями, а нередко целыми деревнями и селами. Так, на юг, в Астраханские степи, нередко прорывались целые отряды в сто и более человек с семьями, со скотом, зачастую с захваченным у помещиков имуществом.
Стремясь уйти на новые земли, чтобы жить «без помещичьих поборов, свободно», крестьяне не останавливались перед насилием по отношению к помещикам и приказчикам. При побегах они все чаще «самих помещиков и приказчиков… бьют до смерти», «чинят грабительство, разбой и смертное убийство». Дворовый человек помещика Вяземского Петров «приехал ночью многолюдством», с целым отрядом людей, взял с собой свою семью, оставшуюся в деревне после его бегства, захватил лошадей и угрожал помещичью усадьбу «разорить и выжечь». Остановленные прокурором Лосевым беглые, переселявшиеся целой партией, грозили ему «колами и навязанными на шесты косами и дубьем», от «поимки отбивались» и хотели его «убить до смерти». Отсюда был уже один шаг от бегства к восстанию.
Правительство вело борьбу с массовым бегством, которое для российского дворянства принимало характер настоящего социального бедствия. С 1727 по 1742 г. бежало 327 046 душ мужского пола, т. е. 5 % всех ревизских душ Российской империи. Но нужно было считаться с тем, что в неурожайные годы (а недород чуть ли не каждый год отмечался то в одном, то в другом месте России) крестьяне вынуждены были покидать свои насиженные места, ибо «хлеба нет никаково», «есть нечево» и «купить не на што». В таком случае правительство вынуждено было идти по пути ослабления борьбы с бегством. Так было в 1733–1735 и в 1747–1748 неурожайных годах. Но как только на полях начинала колоситься рожь и в закромах у крестьян появлялся хлеб, правительство, опекая помещика и преследуя свои интересы, немедленно издавало один за другим строгие указы о сыске беглых и их возвращении к прежним владельцам. Только за один урожайный 1736 год было издано 12 указов о возвращении беглых крестьян, а всего за вторую четверть XVIII в. правительство разразилось сотней подобных указов. Тон указов становился все более строгим, кары — все более жестокими. Беглым грозили кнутом и каторгой, рекрутчиной и галерами, их клеймили и вырывали ноздри, поселения беглых разоряли «до основания». По указам 1733 г. и другим отвечали и те, кто укрывал беглых, и отвечали не только деньгами — платили штраф от 50 до 100, а позднее до 200 рублей, — но и своим имуществом и жизнью.
Борясь с массовым бегством, правительство размещало по «рубежам» целые воинские части, устанавливало заставы, рубило леса, направляло в места скопления беглых воинские команды.
Не довольствуясь деятельностью правительства по розыску беглых, феодалы сами принимались за розыски. Нередко им приходилось вести упорную борьбу. Так, например, у князя А. М. Черкасского в 20–30-х годах «в бегах» числилось 11 467 крестьян обоего пола, т. е. 16 % всех крестьян, ему принадлежавших. Большинство беглецов осело в Казанской и Воронежской губерниях. Среди них были и «скудные» (44,2 %), и «среднестатейные» (46 %) и «первостатейные» (9,8 %) крестьяне. На новых местах, в новых поселениях их ожидала вовсе не райская жизнь. Они оставались крепостными крестьянами, только меняли хозяев. Поиски обошлись Черкасскому дорого — на содержание сыскных команд он истратил около 5 тыс. рублей и вернул 11 тыс. человек, но 3 тыс. снова сбежали и увлекли за собой еще 2 тыс. семейств. Наследница Черкасского, графиня Шереметева, прекратила борьбу и попросту приобрела земли Воронежской и Казанской губерний, где обосновались беглые Черкасского. Таким способом Шереметева намеревалась стать полновластной хозяйкой беглых, но затея ее не увенчалась успехом: крестьяне снова разбегались.
Повторяя правительственные указы в особых инструкциях, Шереметевы и Голицыны, Пазухины и Самарины, Куракины и Румянцевы и многие другие феодалы строжайше запрещали укрывать беглых, а для того чтобы воспрепятствовать бегству, устанавливали утренние и вечерние проверки всего населения своих вотчин, назначали старших, несущих ответственность за членов своей семьи, вводили круговую поруку, устанавливали штрафы и телесные наказания за укрывательство и проводили ряд других мер, направленных к розыску и возвращению беглых.
Несмотря на совместные действия правительства и помещиков, крестьяне снова обращались в бегство, уходили все дальше и дальше, направлялись в края, где, по их мнению, не могла достать рука барина и карающая Немезида властей. И хотя по-прежнему беглые стремились обосноваться поближе к своим старым обжитым местам, оставаться там становилось все опаснее. Приходилось вновь искать «землю обетованную».
Бегство крестьян имело огромное значение в истории России. Трудно переоценить воздействие его на умы русских дворян, хоть сколько-нибудь возвышавшихся над уровнем провинциального шляхетства. Не случайно именно бегство крестьян побудило государственных деятелей второй четверти XVIII в. А. П. Волынского и А. Бутурлина заговорить о необходимости снижения повинностей крестьян и оставлении беглых на новых местах; не случайно вопрос о беглых и о борьбе с бегством стал стержнем деятельности Екатерининской комиссии по составлению Нового уложения.
Широко распространенной формой борьбы против крепостнической системы, к которой прибегали различные группы крестьянства, была подача челобитных. Подача жалоб и челобитных отражала наивный монархизм крестьянства, но и этот «бунт на коленях» должен быть учтен при рассмотрении различных форм классовой борьбы феодальной России.
Помещичьи, дворцовые, монастырские крестьяне верили в справедливость верховных властей, в «доброту» царей и цариц, были убеждены в том, что все несправедливости, горести и беды обусловлены дурными качествами их непосредственных властей, жестокостью и алчностью их господ. Жаловались в Сенат и Синод, пытались вручить челобитные в руки императрице. Крестьяне верили в то, что их жалобы будут рассмотрены, а законные требования удовлетворены. Подавая свои челобитные, они были твердо убеждены, что они правы и добьются правды. И дело было не только в том, что правда, по мнению крестьян, была на их стороне, потому что это была именно их, крестьянская правда. Они твердо верили в то, что выступают в интересах всего государства. В этом сказывалась, пусть еще неясно сформулированная, но овладевавшая умами крестьян, мысль о том, что именно они являются основой государства.
