И, наконец, третий член «ученой дружины», «отец русской истории», Василий Никитич Татищев — типичный представитель петровской эпохи, передовой общественно-политической мысли в пору безвременья, в мрачный период дворцовых переворотов второй четверти XVIII в. Политические взгляды Татищева сводились к тому, что он не считал себя противником «общенародия», подразумевая под народом, конечно, шляхетство, но полагал, что в условиях России единственная приемлемая форма правления — абсолютизм. Враг реакционной олигархии, так же как и его друзья по «ученой дружине», он был сторонником самодержавия в том смысле этого слова, которое вкладывалось в это понятие «птенцами гнезда Петрова». Этот предтеча «просвещенного века» Екатерины II полагал, что просвещение может развиться лишь тогда, когда «вольные дружины с безопасным учреждением устроятся».
Ученым был и Дмитрий Михайлович Голицын, но его сближали с «дружиной» лишь научные интересы, тогда как других ее участников связывали общие политические взгляды и интересы.
«Ученая дружина» выдержала натиск реакции во времена «верховников», в царствование Петра II. В январско-февральские дни 1730 г. Феофан Прокопович, Татищев, Кантемир, возглавив шляхетство, перешли в решительное наступление на «верховников». И исследователей не должно смущать то обстоятельство, что Татищев писал проект, предусматривающий ограничение самодержавия, как не должно смущать и то, что записка, прочитанная Анне Ивановне, не говорила о безоговорочном восстановлении самодержавия: как и всегда, Татищев учитывал конкретную обстановку. Такова была «ученая дружина», перекинувшая мостик между эпохой преобразований Петра I и «просвещенным абсолютизмом» Екатерины II, предтеча общественно-политических деятелей дворянства второй половины XVIII в., злейший враг «верховников».
Каково же место Верховного тайного совета в русской истории? Мы уже показали, что торгово-промышленная политика «верховников», действия их в отношении государственного аппарата были шагом назад по сравнению с петровскими временами. Это было время господства знати, а во времена Петра II — старой, родовитой знати, потомков боярской аристократии XVII в. Верховный тайный совет уже через год после своего возникновения стал фактически органом двух старинных аристократических фамилий — Долгоруких и Голицыных, игравших огромную роль в политической жизни страны в XVII в., фамилий, родословная которых уходила в далекую старину.
Вся политика «верховников» была направлена к тому, чтобы усилить свою власть, власть феодальной олигархии. Это прекрасно понимал Феофан Прокопович, писавший, что «верховники» совсем не думали учинять «народное владетельство, кое обычно вольною республикою называют, но всю крайнюю силу осьмиличному своему совету учреждали», и вводили аристократический образ правления, «тиранию… или насильство, которая олигархия у еллинов именуется».
В условиях крепостнического строя в России система организации государственной власти господствующего класса, характеризуемая правлением феодальной олигархии, была шагом назад по отношению к петровскому абсолютизму.
Время Верховного тайного совета следует рассматривать как такой отрезок русской истории, когда власть оказалась в руках аристократов, поставивших страну на служение своим фамильным интересам, превративших ее в арену борьбы за власть. Олигархия в лице, по сути дела, двух старинных и родовитых фамилий, казалось, возрождала времена феодальных смут и ссор, «ко́торы» и «нестроения».
В этом отношении справедливо и второе замечание Феофана Прокоповича, что «сколько их (олигархов. — В. М.) есть человек, чуть ли не столько явится атаманов междоусобных браней, и Россия возымет скаредное оное лице, каковое имела прежде, когда, на многия княжения расторгнена, бедствовала».
Действительно, господство олигархов означало бы ослабление России как единого государства, ослабление единого руководства и единого управления, в чем была ее сила, превращение ее в государство типа Речи Посполитой Польской, шляхетской республики, где вечно враждующие между собой можновладные паны превратили страну в некий конгломерат воеводств, в страну вечных рокошей, элекций, бескоролевья, liberum veto и прочих особенностей политического устройства, которые дали возможность появиться известной поговорке: «Польша стоит беспорядком». Этот порядок был лучшим средством для разрушения Польши и привел к тому, что аристократы погубили Польшу[53]. Между тем самодержавие как форма организации государственной власти несравненно больше обеспечивало прогрессивное развитие и усиление военной мощи страны.
Глубоко был прав А. С. Пушкин, когда в своих «Заметках по русской истории XVIII века», говоря о событиях 1730 г., не сочувствует «борению аристократии с деспотизмом», утверждая, что победа «аристократии» привела бы Россию к «чудовищному феодализму» и способствовала бы сохранению крепостного права. Он писал: «Если бы гордые замыслы Долгоруких и проч. совершились, то владельцы душ, сильные своими правами, всеми силами затруднили бы или даже вовсе уничтожили способы освобождения людей крепостного состояния, ограничили б число дворян и заградили б для прочих сословий путь к достижению должностей и почестей государственных».
Характерно, что политические убеждения «верховников» в значительной мере представляли собой результат ознакомления их с устройством государственных учреждений и сословий за рубежом. С одной стороны, они тяготели к старине, хорошо знали свои родословные, уходившие ко временам Рюрика и Гедимина, ревниво составляли «Бархатную книгу», занося в нее родословные росписи бояр, как это делал В. Д. Долгорукий, гордились делами своих отцов, дедов и прадедов, третировавших «рабо-царя» Бориса Годунова, «обиравших» на престол на Земском соборе первого Романова, подавлявших восстания Степана Разина и Кондратия Булавина; с другой — они совсем не собирались вновь заходить «стопно», в горлатных шапках, отпускать бороды, заседать в боярской думе. Они были уже приобщены к «чужебесию». Князь Яков Федорович Долгорукий, знаменитый «правдолюбец», человек консервативных убеждений и ярый враг многих новшеств, изучал в Швеции государственное устройство, законодательство и историю. Его брат, Григорий, восемнадцать лет был послом в Польше и нагляделся польских аристократических порядков. Дмитрий Михайлович Голицын замечательно сочетал в себе любовь к родной московской старине, к старинным русским обычаям с европейским образованием, с сознанием того, что реформы неизбежны, как неизбежно введение наук и новых политических порядков. Человек бывалый и многоопытный, он был типичным аристократом и сторонником аристократического образа правления. Не случайно в селе Архангельском он собрал большую библиотеку, в которой немаловажное место занимали книги по истории шведской и английской аристократии.
Все это нашло отражение в «кондициях», в проекте Д. М. Голицына. Таким образом, представители старинных русских боярских фамилий — «верховники» не отворачивались от «заморского», если оно помогало им претворять в жизнь свои олигархические замыслы. Не случайно Англия все время внимательно следила за успехами и неудачами «старорусской партии», как англичане называли Голицыных, Долгоруких и их окружение, стремясь, и не без пользы для себя (достаточно вспомнить экономическую политику «верховников»), опереться на нее и извлечь из этих связей все возможное.
Если без новшеств не обойтись, так уж лучше брать пример с аристократии Англии, Швеции и Польши, чем, как Петр I, окружать себя «худородными» дворянами, устраивать «фамилиярите» с иноземными негоциантами и шкиперами, бомбардирами и плотниками.
Аристократический дух «верховников», их неверие в русский народ, игнорирование и презрение не только к людям «породы самой подлой», «ниже шляхетства», но и к «худородным» дворянам — все это и продиктовало политику «верховников», во всем направленную по линии наименьшего сопротивления. С. М. Соловьев совершенно справедливо писал: «Люди, оставленные России Петром, не имели его веры в способности русского народа, в возможность для него пройти трудную школу, испугались этой трудности и отступили назад… Программа преобразователя показалась слишком обширна; на первый раз отступили от нее».
