Как известно, свод монгольских законов (Яса Чингис-хана) сохранился лишь фрагментарно и к тому же в изложении представителей других культур[143]. За большинство нарушений Яса предусматривала наказание смертью. И. Н. Березин считал, что согласно Ясе за осквернение огня, где пребывает божество, полагалась смертная казнь[144]. В связи с этим возникает вопрос, можно ли рассматривать полный перечень запретов, известный только по донесениям францисканцев, как утраченный фрагмент Ясы, регулировавший сферу наказаний за вредоносную магию? Скорее всего, да. Дело в том, что с помощью запретных действий можно было спровоцировать высшие силы. Однако Небо ударом молнии наказывало не нарушителя, а испепеляло место действия, чем наносило урон окружающим. Обратимся к ряду примеров, подтверждающих это предположение. Запреты, о которых пишет Рашид-ад-дин, имеют столь же странный характер, что и приведенные выше сведения францисканцев о монгольских «грехах».

Об 'Абд ар-Рахмане, мусульманском купце, впоследствии могущественном откупщике налогов в Северном Китае, известен следующий анекдот: «Сперва Ао-ду-ла-хэ-мань [Абд ар-Рахман] был бедным человеком. По законам страны за купание весной и летом [виновные] наказывались смертью. Император [Угедей-хан] и старший брат императора Ча-хэ-тай [Чагатай] выехали на охоту и увидели Ао-ду-ла-хэ-маня купающимся. Ча-хэ-тай хотел казнить его. [Но] император сказал: "Он потерял золото, ныряет в воду и ищет его, а не купается!". Тогда он освободил его от смерти и приказал служить при нем»[145]. Обстоятельства этой истории находят объяснение в следующих сведениях Рашид-ад-дина: «Обычай и порядок у монголов таковы, что весной и летом никто не сидит днем в воде, не моет рук в реке, не черпает воду золотой и серебряной посудой^{58} и не расстилает в степи вымытой одежды, так как, по их мнению, именно это бывает причиной сильного грома и молнии, а они [этого] очень боятся и обращаются в бегство. Однажды каан шел вместе с Чагатаем с охоты. Они увидели какого-то мусульманина, который совершал омовение в воде. Чагатай, который в делах обычая придерживался [даже] мелочей, хотел убить этого мусульманина» (Рашид-ад-дин. Т. II. С. 49). Далее рассказывается как Угедей спас этого мусульманина от казни, подговорив стражу подбросить в воду, где тот совершал омовение, серебряный балыш. Во время расследования дела балыш был обнаружен и прозвучал знаменательный вопрос каана: «У кого может хватить на то смелости, чтобы преступить великую Ясу? Этот несчастный ведь жертвовал собой ради такого пустяка из крайней нужды и бедности». Итак, омовение в воде запрещалось Ясой и расценивалось как действие, способное вызвать грозу. Молния же могла испепелить императорскую орду. Наказание за нарушение общеизвестного запрета смертью вполне сопоставимо с аналогичным наказанием за «грехи», перечисляемые францисканцами. И в том, и в другом случае, речь идет о предписаниях Великой Ясы и касается наказания за вредоносную магию. Случай с 'Абд ар-Рахманом показателен тем, что участниками разбирательства являются не какие-то «дикие кочевники», а монгольский хан и его брат, хранитель Ясы, и действие разворачивается не на культурной периферии, а в центре империи. Если буквально понимать вопрос Угедея (омовение в воде как игнорирование Ясы), то и другие запреты, названные Рашид-ад-дином (мытье рук в реке, сушение одежд в степи и т. п.), тоже следует рассматривать как предписанные Ясой. Вопрос Угедея мог быть риторическим. Но в любом случае мы можем констатировать, что существовал некий комплекс представлений, возможно, даже кодифицированный, устанавливавший связь между ударом молнии как наказанием со стороны высших сил и целым рядом действий, призванных предотвратить преднамеренное вызывание молнии.

Обратим внимание, что запрет входить в воду ограничен временем года (весна и лето) и временем суток (день). Скорее всего, этот обычай имел древнее происхождение, однако дать какое-либо объяснение этому обычаю трудно. В этой связи лишь напомню о запрете, который согласно Ахмеду ибн Фадлану, должны были соблюдать мусульманские купцы в земле тюрков. «Никто из купцов или кто-либо другой не может совершать омовения после нечистоты в их присутствии, кроме как ночью, когда они его не видят. И это потому, что они гневаются и говорят: "Этот хочет нас околдовать, так как он уставился в воду", — и штрафуют его деньгами» (Ахмед ибн Фадлан, с. 126). Не исключено, что приведенные примеры каким-то образом связаны с темой осквернения водных источников. В этом плане заслуживает внимание свидетельство ал-Бируни, поскольку в нем говорится о молоке, пролитие которого вызывает дождь. Разбирая причины внезапных природных катаклизмов, ал-Бируни спрашивает: «Но в чем же дело с источником в горах Ферганы, о котором известно, что если в него бросают что-либо нечистое, то идет дождь, или с так называемой "скамьей" Сулеймана ибн Дауда в пещере Испехбедан на горе Так в Табаристане? Если ее запачкают какими-либо нечистотами или молоком, небо покрывается тучами и идет дождь, пока скамью не очистят» (ал-Бируни. Хронология, с. 268). Арабский врач и путешественник X в. Абу Дулаф сообщает об этой местности нечто противоположное: «Когда у них льют проливные дожди и жители терпят от них ущерб, они, желая прекращения ливней, льют козье молоко на огонь, и те прекращаются. Я неоднократно проверял достоверность этого утверждения и убедился, что они в этом правы» (Абу Дулаф, с. 56).

Сведения францисканцев о монгольских запретах, взятые сами по себе, не позволяют уверенно говорить о теме «небесного суда». Однако рассмотренные в широком контексте, они обретают свой истинный масштаб.

Какое место занимало явление небесного грома в мифологических представлениях средневековых монголов? Свидетельства, приводимые ниже, показывают, что отношение к грому не было безразличным ни у простых кочевников, ни у монгольской элиты. Неизвестно ни одного случая, когда гром и удар молнии вызывали бы в их среде положительные ассоциации. В представлениях монголов смерть от удара грома была страшным событием. На это обстоятельство францисканцы должны были обратить внимание по той причине, что случайное нарушение ими некоторых бытовых норм могло восприниматься монголами как вредоносная магия, что имело бы для послов самые печальные последствия.

Опираясь на свидетельство Рашид-ад-дина можно утверждать, что запретные действия, подпадающие под категорию вредоносной магии, имели целью вызвать удар молнии. Соответственно, место, отмеченное ударом молнии, воспринималось как нечистое, то есть отвергнутое Небом. Иначе, трудно объяснить следующие свидетельства современников.

По сведениям брата Иоанна, «если родственники и иже с ними умирают в своих стойбищах, то другие [родственники] должны очиститься огнем. Очищение происходит следующим образом: раскладывают два костра и ставят два шеста возле костров. Между шестами наверху веревка и на эту веревку привязывают несколько обрезков букарана. Под этой веревкой и под тем, что привязано на ней, между огней проходят люди и скот со скарбом. Есть две женщины, одна с этой стороны, другая — с той, разбрызгивающие воду и причитающие. И если какая-нибудь повозка сломается или же с нее упадут какие-либо вещи, то причитательницы их забирают. А если же кто-либо погибает от грома, то им [монгалам] надлежит вышеописанным образом всех тех людей, которые умерли в стойбищах, провести через огонь. Никто не должен дотрагиваться до юрты, ложа, повозки, войлочных одеял и одежды и всего того, что имел умерший, ибо все это отвергается как нечистое» (LT, III. 15). Очевидно, что подобная смерть переводила умершего в разряд сакрально нечистых существ. И далее брат Иоанн сообщает: монголы «верят, что все очищается при помощи огня. Поэтому, когда к ним прибывают послы или принцы или какие Угодно люди, надлежит, чтобы они, вместе с дарами, которые несут, проходили между двух костров, чтобы очищаться, — только бы они не учинили отравлений или не пронесли бы [ядовитого] зелья или какого-нибудь зла. Также, если с неба падает огонь на скот или на людей, что как раз там часто случается, либо происходит с ними что-нибудь такого рода, из-за чего они считают себя нечистыми или несчастливыми», им следует очищаться, пройдя между огней, при посредстве заклинателей (LT, III. 10)^{59}.