У монголов не было религиозного церемониала, обязательного для всех ищущих милости хана. В империи царил принцип толерантности. Напомню свидетельство доминиканца, папского посла к монголам Андре де Лонжюмо, выступившего на Лионском соборе 1245 г. «Ведь король тартаров домогается только власти над всеми и даже монархии над всем миром и не жаждет чьей-нибудь смерти, но дозволяет каждому пребывать в своем вероисповедании, после того как [человек] проявил к нему повиновение, и никого не принуждает [совершать] противоположное его вероисповеданию» (Английские источники, с. 133). В обязанности тех, кто служил при дворе Бату, входило объяснять смысл ритуалов, но никак не организовывать провокации.

В комментариях к Галицко-Волынской летописи повторяется мысль о поклонении кусту, огню, солнцу, и вновь говорится о нехитрой провокации со стороны Сонгура, а в остальном царит высокий стиль: «Повествователь взволнованно рассказывает о поездке князя через степи, где хозяйничали татары, подробно описывает его пребывание в Сарае. С гордостью за своего героя книжник превозносит его мудрое, исполненное достоинства поведение перед всемогущим ханом. Ценой личного унижения Даниил сохранил целостность своего княжества ("и поручена быстъ земля его ему…"), не впустил ордынских баскаков на родную землю, получил передышку для подготовки вооруженного выступления против Орды, наконец, развязал себе руки в проведении активной западной политики, которую под давлением обстоятельств отодвинул было на второй план»[413]. Во-первых, в 1246 г. Сарая не существовало[414]; во-вторых, подробное описание ограничивается, как мы уже выяснили, указанием на монгольские беснования и кудесничания. Далее, авторы уточняют: «Батый дал Даниилу ярлык на Галицко-Волынское княжество. Ценой унижения, признания себя "холопом" Батыя и уплаты дани, вероятно, единовременной, Даниил Романович сумел сохранить целостность государства и укрепить свою власть и международный авторитет. Однако ему пришлось отказаться от претензий на киевский престол»[415]. Я не понимаю логики авторов комментария: как ценой унижения князь мог поднять свой международный авторитет?

«Средневековый человек не видел никакого смысла в свободе в ее современном понимании», — пишет Жак ле Гофф в книге «Цивилизация средневекового Запада», — «свобода — это гарантированный статус <…>. Она могла реализоваться только в состоянии зависимости, где высший гарантировал низшему уважение его прав»[416]. Принимая этот взгляд, мы по иному оценим новый статус Даниила. Отношения господства и подчинения были нормой средневековой жизни и право господства принадлежало сильнейшему. В этом не было и грана уничижения. Выше свободы стояло истинное служение, подчинение своей воли Богу, королю либо иному сильному правителю. Не случайно русские книжники именовали монгольских ханов «царями», присвоив им титул правителей некогда могущественной Византийской империи[417].

Подведем итог. К середине XIII века геополитическая ситуация в Евразии определялась новой силой в лице Чингизидов. Большинство русских князей было вынуждено искать свое место в новой иерархии власти. Обрести статус и закрепить его можно было лишь участвуя в церемониях и демонстрируя лояльность по отношению к тому или иному монгольскому правителю. Даниил Галицкий исполнил требования придворного этикета, признал право сильного за великим ханом, и в ответ обрел значимый статус в новой системе отношений. Вопреки летописцу, Бату не ограничился ковшом вина, Даниил и его ближайшее окружение получили в дар монгольские кожаные доспехи, что было знаком высшего признания. Согласно Ипатьевской летописи, Даниил Романович во время торжественной встречи с венгерским королем Белой IV предстал в монгольских доспехах[418]. Речь идет о пластинчатом панцире, чешуйки которого покрывались лаком, что и объясняет сверкание снаряжения. А. А. Пауткин исправляет ошибку в переводе О. П. Лихачевой, которая фразу «людье во ярыцехъ» переводит как «люди в кольчугах»[419]; древнетюркское «ярык», «ярак» следует толковать как пластинчатый панцирь[420]. Для сравнения приведу церемониальный акт поставления на великое княжение Ярослава в 1264 г. (содержащееся только у В. Н. Татищева): «Егда прииде Ярослав во Орду, и хан прият его с честию, даде ему доспех и повеле обвестити его по чину на великое княжение. Коня же его повеле вести Володимеру Резанскому да Ивану Стародубскому, бывшим тогда во Орде[421]. И августа месяца [1264 г.] отпусти его с послом своим Жанибеком и с ярлыком на великое княжение»[422].

Любая империя есть сумма парадоксов, поскольку на едином политическом пространстве соприкасаются разные культурные традиции. В Монгольской империи одним из самых ярких примеров войны символических жестов был обряд коленопреклонения. Введенная Елюй Чу-цаем в 1230 г. при монгольском дворе китайская церемония приветствия великого хана предусматривала опускание на оба колена (Сун Цзы-чжэнь, с. 72). Эта церемония окажется неприемлемой для дипломатов и правителей христианского мира, вынужденных по тем или иным причинам встречаться и вести переговоры с монгольскими ханами и нойонами. Для христиан преклонение на оба колена было исполнено глубокого религиозного смысла, что практически исключало перевод сакрального жеста в сферу придворного этикета. Средневековый итальянский художник, иллюстрировавший книгу Марко Поло, изобразил венецианцев, преклонивших перед великим ханом одно колено, тогда как Марко Поло говорит о преклонении на оба колена (Марко Поло, с. 111, 113)[423].

Конфликт, обусловленный несовпадением культурных и прочих стереотипов, был повседневностью имперской реальности. Так, например, все военнообязанные мужчины империи обязаны были носить одинаковую прическу, запахивать халат на правую сторону. Нарушение этих требований приравнивалось к измене[424]. Левый запах одежды ― признак, отличающий тюркский костюм. Тюрки, поступившие на монгольскую службу, должны были запахивать халаты по-монгольски, что в семиотическом плане означало ношение одежды подобно существам иного мира. Имперскими предписаниями запрещалось весной и летом входить в воду. Мусульман, совершающих ритуальное омовение в это время года, могли обвинить в злокозненной магии, что по монгольским законам наказывалось смертью (см.: Глава 6, § 3).

Что же касается вероисповедания представителей разных конфессий, то в империи был провозглашен и действовал принцип толерантности, т. е. веротерпимость была возведена в ранг закона[425]. Этот факт отмечен в XIII в. представителями всех мировых религий. Как писал Марко Поло, каждый может свободно распоряжаться своей душой, ибо монголы не заботятся о том, какому Богу поклоняются в подвластных им землях, лишь бы сохранялась верность и покорность хану[426].

Может показаться, что прагматизм монгольской политики не оставлял места для сакральной практики на государственном уровне, поскольку, согласно Ясе Чингис-хана, все конфессии были поставлены в равные условия. Их соперничество между собой ни при каких условиях не породило бы некий универсальный культ. И следовательно, поиск каких-либо святилищ общеимперского характера, не имеет оснований. Однако реальность середины XIII в. была сложнее. Благодаря сведениям из донесений францисканской миссии 1245 г., побывавшей в лагере Бату на Волге и в кочевой столице империи близ Каракорума, мы располагаем подробным описанием загадочного феномена. Речь идет о золотой статуе Чингис-хана, установленной в закрытой повозке перед юртой правящего хана. Жертвы этому изображению приносили сами монголы, а кланяться должны были и знатные иноземцы и послы в знак покорности здравствующему великому хану. На первый взгляд ситуация парадоксальная, ибо предназначение статуи Чингис-хана, кажется, совмещает несовместимые функции. Если для монголов в этом сакральном изображении была сосредоточена жизненная сила (сульде), которая выступала охранителем всего народа и войска, то в таком случае трудно объяснить, зачем к этому сакральному источнику приобщали чужестранцев. Если же статуя воплощала божество, которому должны были поклонятся все, кто бы ни прибыл ко двору великого хана, то это обстоятельство вступает в противоречие с провозглашенным принципом свободы вероисповедания. Последнее вполне осознавалось францисканцами. Они поклонились «идолу» Чингис-хана, отметив, что у монголов вообще нет обрядов почитания Бога, а чтут они лишь семейных идолов из войлока или шелка.